Точка опоры

— Истосковалось сердце. Боялась: увидимся ли?.. В мои годы всякое случается… — Утерла лицо платком. — Вижу — вы здоровые, и я уже спокойна, счастлива. А слезы от радости.

— Теперь всегда будете с нами, — сказал Владимир Ильич, сходил в вагон за вещами. Тещу и жену отправил на извозчике, сам поехал на трамвае.

Он приехал раньше, поджидал у входа, чтобы отнести вещи в квартиру. Елизавета Васильевна вошла, осмотрелась, похвалила за комнату, за уютную кухоньку. Разбирая корзину, поставила на стол подарки — туесок клюквы и горшочек соленых рыжиков.

— У вас же тут небось пища незнакомая. Наверно, соскучились по своему-то, по привычному, — говорила она. — А тебе, Володенька, свежий журнал привезла. Помню, ты печатался в нем. Нынче в Питере только о нем и говорят, во всех добрых домах. Как в трубы трубят. Слышно, приостановили его. Грозят прикрыть. Будто бы из-за Максима Горького. Держи.

— «Жизнь»! — просиял Владимир Ильич. — Вот спасибо!

— Пока границу не переехала, все опасалась. Как бы, думаю, в таможенном жандармы не отняли. Слава богу, пронесло тучу мороком. По всей вероятности, там еще не расчухали.

— Но тут ведь помечено: «Дозволено цензурой».

— Вот и я на эту строчку указала. Возвратили.

С журналом в руках Владимир Ильич пошел в свою комнату. На ходу перелистывал. Рассказ Ивана Бунина. Продолжение повести Горького «Трое». Что же, из-за повести приостановили? Надо сразу же прочесть. А дальше что? Еще рассказ Бунина. Опять что-нибудь о старых помещичьих гнездах. Вот снова Горький — «Песнь о Буревестнике». Интересно. О Чиже писал, о Соколе писал. О Соколе — превосходно! Теперь — о Буревестнике. Заглавие говорит о многом.

Остановился посередине комнаты с развернутым журналом в руках и, в ожидании чего-то очень важного и значительного не только для любителей литературы — для широкого общества, стал взволнованным шепотом вчитываться в каждое слово:

— «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы».

Покачивая в такт рукой, продолжал читать вслух:

— «В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике».

И с каждой секундой голос его наливался силой, в сердце бушевало пламя:

— «Буря! Скоро грянет буря!»

Дочитав до конца, с развернутым журналом в руках устремился в комнату Елизаветы Васильевны.

— Вы только посмотрите, что он написал!.. Елизавета Васильевна! Надюша! Слушайте: «Пусть сильнее грянет буря!..» — вот концовка песни.

Елизавета Васильевна счастливо улыбалась, довольная тем, что доставила зятю такую радость. А Надя спросила:

— Какая там песня, Володенька?

— Песня Горького о Буревестнике! Исключительной взрывчатой силы! Я не знаю в русской литературе ничего равного этой страничке. Слушайте.

И Владимир Ильич громким голосом, рвавшимся из глубины души и горячим от волнения, прочел «Песню» с нарастающей силой. Под конец рубанул воздух кулаком, будто ставил дополнительный восклицательный знак. А когда умолк, Надя, протягивая руку за журналом, воскликнула:

— Великолепно! Ты прав, Володя, не было ничего похожего!

— Ай да Горький! Ай да молодец! — Отдав журнал жене, Владимир Ильич от редчайшего удовольствия потер руки. — Такое мог только он! И никто другой! «Смелый Буревестник» — это же он сам. Предвещает революционную бурю! Зовет к ней. И таким он навсегда войдет в историю России.

Надя про себя читала «Песню», а Елизавета Васильевна, вздохнув, сказала:

— Но, Володенька, его ведь за такую смелость могут посадить? Турнуть в ссылку?.. Бедный Горький!.. Хоть бы успел перебраться куда-нибудь сюда… А у него, говорят, детки малые…

— Н-да, — задумчиво проронил Владимир. — Башибузуки все могут.

— В Питере, сказывали, многих писателей угнали в ссылку.

— Но Горького в Нижнем удалось добрым людям вырвать из тюрьмы. И социал-демократы, если потребуется, всегда ему помогут. Свой человек! Пролетарский глашатай!

Надя, прочитав два раза, возвратила журнал:

— Это будут читать со сцены. И на маевках. По всей Руси.

— Больше того — этот зов прогремит на весь мир! Какое счастье, что у нас есть такие писатели! — продолжал восхищаться Владимир и вдруг рассмеялся. — И еще нам повезло: такие простофили сидят в царской цензуре! Не разобрались. «Дозволили». Не поняли, что тут, — тряхнул журналом, — каждая строчка «Песни» равна динамитному заряду. Хорошо! Пойду читать продолжение повести «Трое».

Но не прошло и четверти часа, как Надя, заглянув в его комнату, позвала:

— Володенька, пойдем к столу. Мама заварила байховый чай. С клюквой попьешь.

— Настоящий праздник! — отозвался Владимир и вслед за женой пошел в комнату Елизаветы Васильевны. — Надо будет угостить Юлия и Веру Ивановну. И с «Буревестником» познакомятся.

4

Ульяновы вышли из квартиры на рассвете, чтобы успеть поработать в тишине.

— Придет Юлий Осипович, и опять откроется фонтан красноречия! — досадовала Надежда. — Не может без разговоров. А мне мешает шифровать.