Точка росы

Мальчишки из прислуги поодаль на скамеечке лузгали семечки, пересказывали друг другу фильмы. Один — розовощёкий, с прямой густой шевелюрой и сросшимися бровями — сидел неподвижным богдыханом. Другой — с тонкой гимнастической фигурой, чрезвычайно гибкий — время от времени выжимал упор на скамеечке, углом вынимал ноги, вставал на руки и, замерев, так же медленно опускался на место.

Сеид принимал гостей, восседая на отдельном хозяйском помосте. Две его приятельницы утром приехали из Коканда — на разведку, с мыслями эмигрировать в Крым. Женщины расспрашивали наперебой о местной жизни, протяжно жаловались на свою, старый друг отвечал не спеша, размеренно подливал в серебряные напёрстки коньяк; девушка, рыжая приблудная Машка, с чумазым добрым лицом, обычно помогавшая мангальщикам, принесла одеяла — холодало.

Разжился на кухне кипятком, подсыпал в термос чай и сахар. Видение всё ещё слепило, всё ещё рушился подхваченный левитацией поток прозрачности, стекал с гор, с затылка, по плечам. Он сидел сгорбившись, вдыхал терпкий пар, над кружкой свивались, таяли фигуры пляски. Полнотелые гостьи Сеида стучали бусами, подтягивали узлы платков, поправляли крашенные хной пряди, шуршали грубым шёлком.

К его столику подошла Машка, не скрываясь, осмотрела, стала тихо убирать со стола кальян, посуду, смахнула крошки, но так и осталась, вся светясь обсыпанным веснушками лицом, полными руками, осела на краешке подстилки, не смея повернуться к нему, простодушно косясь.

Вдруг Сеид выпрямился, обвёл рукой двор, полный дощатых пристроек-скворечников, лесенок, прокашлялся. Мальчишки притихли. «Десять лет назад здесь была помойка», — произнёс он с горечью и пригубил из стопки. Вспыхнувший фонарь высек искру из медного блюда, полного фруктов, женщины зацокали языками и почтительно примолкли.

Девочка подхватилась, кальян звякнул, он не заметил ни Машку, ни то, как мальчишки поглядывали на него, на его машину, снаряжение, как им всё было интересно, но подойти, попроситься посидеть за рулём, поднять капот — на это не решались в присутствии Сеида. Мгновенная старость вдруг овладела им, внезапная старость косматой старухой прыгнула на закорки, завыла, вцепилась в виски, заколотила по глазам. Карга стала рвать волосы, заёрзала, пустилась в пляс, пришпорила. Сдавил кружку до ожога. Наконец старуха ослабла, жёсткими ладонями погладила темя — и бесслёзное рыдание рванулось вверх комком, задушило.

Дождь накрапывал настойчивее, стал пробивать виноградную листву; Сеид свесил ноги, обулся, подал руку женщинам, помог сойти; кивнул ему: «Ночью дождик будет, иди в бытовку». Поблагодарил, сказал, что ему удобнее на дастархане, утром — горы перед глазами, приятно просыпаться. «Хорошо. Бытовку не запру. Будет где схорониться».

Мальчики разошлись по своим углам, где-то щёлкнул выключатель, темнота навалилась, на ощупь влез в спальник. Дождь замер, но облачная беззвёздная темь, изредка грохоча, уже поглотила перевал, навалилась на дорогу. Он снова боялся заснуть и лежал с открытыми глазами, в которых далёкие молнии совмещались, высвечивали набегающие стеклянистые колбочки. Чуть погодя забылся, но ветер тревожно прошёлся в овраге, всколыхнул листву, облил лицо, он нащупал сигареты, чиркнул спичкой в ладонях, пальцы пролились тенью на перегородку, задрожали, стали таять в потухших глазах.