Точка возврата

Ольга Филимоновна с Антоном сели в «пежо», и через несколько секунд Порогов вновь остался со своей детворой. Тишину собачьего парка расколол звук церковного колокола. Сквозь не набравшие еще листву дубы он совсем без усилий легко проник в самые отдаленные уголки собачьего парка, заставил прислушаться к себе и как бы вывел гуляющих, бегающих по дорожкам людей из привычного, заданного неизвестно когда и кем состояния. Но его тут же накрыл шум проходящей неподалеку автомобильной дороги. Выждав минуту, колокол вновь подал свой голос и, словно расчистив для себя небесную поляну и предупредив всех ее обитателей, что настало его время, неторопливо, громко и настойчиво стал расставлять по парку, над деревьями, по голубому весеннему небу свои невидимые, но ощутимые звуковые вешки.

– Все, на сегодня хватит. Завтра выходной, собираемся, как обычно, в пять часов, – сказал Николай и пошел к ближайшему киоску покупать охраннику пиво.

За годы, проведенные вдали от Иркутска, как он ни старался, так и не смог привыкнуть к Москве, к людям, хотя и пытался жить по принятым здесь правилам и законам. Он понял одно: можно привыкнуть ко всему, говорят, можно привыкнуть даже к тюрьме, но Первопрестольная упорно не желала замечать и принимать его. Возможно, виной всему действительно был его возраст? Был бы помоложе, наверное, быстрее бы прирос, приспособился к этому огромному и непривычному для себя городу и побежал вместе со всеми в общей толпе. Но дело было в том, что своего возраста Николай просто не замечал. Да, осенью по паспорту он должен был отметить свое пятидесятилетие. Что и говорить, солидная дата, возможно, даже рубеж. Но что изменится в нем после его прохождения? Зачем грубо и прямо напоминать, что надо заглядывать в паспорт?

«Пусть сами заглядывают, – думал Николай. – А я, вопреки всем, буду жить так, как привык. Даже если за это придется платить высокую цену. Буду назло и здесь гонять мяч и доказывать каждому, что я не пенсионер, что меня еще рано списывать со счетов».

Порогов хорошо помнил, как давным-давно в автобусе к нему обратился подросток и впервые назвал дядей. После его стали называть мужчиной. Ну и что из того? Душой-то он по-прежнему считал себя молодым и полным сил. Мять боками диван и протирать глазами телевизор – нет, это было не для него. Да и что там увидишь – одни знакомые лица. Он их и так вдоволь насмотрелся в Думе. Опять о чем-то скрипит похожая на нерпу Хакамада, почти всегда рядом с нагловатой и всезнающей улыбкой что-то вещает Немцов. Николай его хорошо запомнил по Первому съезду в девяностом году. Тогда тот выходил к микрофону в кроссовках, теперь же в одной телепередаче сознался, что он человек небедный. Видно, хорошо поработал за последние годы.

Но больше всего Николая злило, когда видел в телеящике изрекающего плоские афоризмы доморощенного кандидата в Пиночеты. Намекалось, что вот он, с птичьей фамилией, – спаситель России. Но всем было ясно: Россия не Латинская Америка, и военные что-то вроде крепостных крестьян, которых, как стадо, вначале пригнали к Белому дому, а потом загнали в Чечню. Конкуренцию, хотя бы словесную, ему пытался составить политический эквилибрист и бизнесмен Владимир Жириновский. В зависимости от обстоятельств его можно было увидеть рядом то с Джохаром Дудаевым, то с порнозвездой Чиччолиной. Казалось, этот политический бизнесмен поставил перед собой цель заполнить любую свободную щель на телеэкране. Смотреть и выискивать обнадеживающие новости было бесполезно. Казалось, все хорошие новости остались в прошлом. Когда под комментарии новоявленных политиков и журналистов начинали показывать новую кавказскую войну, Николай выключал телевизор; ему начинало казаться, что из таинственной тьмы уже не черногорских, а российских лесов полз сонм чудовищ. Под какофонию орудийных выстрелов и споров об этой войне шло разграбление России – лучшего способа отвлечения общественного внимания трудно было придумать. Люди, как во время пожара, пытались спасти самое дорогое, что у них было, собственных детей, но уже другие доморощенные «гориллы» гнали мальчишек в придуманную и спровоцированную ими же бойню.

Не желая принимать участия в политических игрищах, Николай стал заниматься тем, к чему у него всегда лежала душа, – играть с ребятами в футбол. С ними ему всегда было просто и легко, не надо притворяться, не надо вести прагматические разговоры.

Где бы Николай ни жил, везде он собирал футбольную команду. Так произошло и здесь, в Москве.