Точка возврата

— А ты все такой же, — заметил Ротов. — Ты видишь одну сторону, другую ты не видишь. Я согласен, обстановка в полетах часто меняется, но летчик должен учитывать все. Для этого его и сажают в кабину. Ну, ругаем мы вас, наказываем, но в конечном итоге все ради общей пользы. А со временем инструкции меняются, документы пересматриваются.

— А люди? Знаешь, Анатолий Алексеевич, вот здесь, — Бакшеев постучал себя по груди, — происходит необратимое. Инструкция будет новой — хорошо, а человека не будет. Я тут недавно Заикина встретил. Без ног он живет.

— Сам виноват, — перебил его Ротов. — Сидел бы у костра, все было бы нормально.

— Дело не в костре, сам знаешь, — вздохнув, проговорил Бакшеев. — Один может все снести, другой быстро ломается.

Они помолчали. Бакшеев собрался уже было идти, но тут Ротов, не глядя на Ивана, сказал:

— Кстати, принято решение снять Потапихина. Я на днях с Фонаревым разговаривал. Так что зря ты меня упрекал.

Женя Зарубина жила в старом двухэтажном доме. Бакшеев не был в нем после похорон Александра. Так же как и при хозяине, напротив дверей стоял комод, слева у стены кровать, над ней фотографии. С одной из них удивленными глазами смотрел на гостей Сашка Зарубин. «Эх, Сашка, Сашка, — с горечью подумал Бакшеев. — Тебя-то уж никогда не спишут на землю».

Зарубин ушел из отряда четыре года назад после стычки с Ротовым. А началось у них с пустяка: в журнале технической учебы не оказалось подписи Зарубина. Ротов при всех отчитал его. Сашка полез в бутылку, стал доказывать, что подписи нужны для нечестных людей — поймать в случае чего, схватить за руку. Если бы это сказал летчик, Ротов бы еще посмотрел, как с ним поступить, но это сказал бортмеханик. Сашку отстранили от полетов. Зарубин написал рапорт и ушел техником на стоянку.

«Ротов — это паровой каток, — сказал он Бакшееву. — Он подминает всех и делает это якобы в благих целях. Ну ладно, стариков он еще побаивается, считается с ними, хотя бы для виду. Но посмотри, что он делает с молодежью. Он выравнивает их так, что они становятся на одно лицо. Не могу я работать с ним». Вскоре Сашка переучился на вертолет, вновь стал летать, правда, теперь в малой авиации. А погиб Зарубин обидно. Вертолет, на котором он летел, совершил вынужденную посадку. Дело было зимой. Экипаж провел двое суток в тайге. Сашка вызвался идти искать людей. Семьдесят километров он шел, потом полз по заснеженной тайге. И недотянул каких-то сто метров. Нашли его замерзшим на окраине поселка…

— Раньше от гостей дверь не закрывалась, а теперь… — подергивая губами, сказала Женя Зарубина.

— Женя, Женя, перестань… Мы-то пришли, — сказал Мордовии. — Я сегодня прилетел, только нос из кабины высунул, а Петька Короедов говорит: «Давай сходим к Жене».

— Я и не расстраиваюсь, привыкла. Правда, иногда хочется на все плюнуть и уехать куда глаза глядят, чтоб не напоминало. Только куда ехать-то? — Женя молча смотрела в сторону. — Ну а ты как, Иван? — пересилив себя, спросила она. — Как живете?

— Да как тебе сказать? — пожал плечами Бакшеев. — Живем. Татьяна в авиационный поступает. Последний год дурила, говорила: в летное хочу. Я так и эдак, еле отговорил. Что поделаешь — моя порода.

— Ну а Лида, она-то где?

Бакшеев промолчал. Когда-то, еще до Лиды, Иван ухаживал за Женей, и, кто знает, не встреть он Лиду, могло быть все по-иному. Почему так произошло, он не знал. Но что случилось, то случилось. Женя вышла за Александра, и они стали дружить семьями. Часто он ловил себя на мысли, что Женю он знал лучше, чем свою Лиду. А ведь столько лет прожили вместе. Она так и не раскрылась перед ним до конца, что-то осталось в ней такое, чего она то ли не захотела показать, то ли он не сумел понять. Он думал, что во многом была виновата легкость, с какой он взял ее, и, быть может, от этого не было в его семейной жизни спокойствия. Как началось, так и пошло. А потом случилось то, что, собственно, и должно было случиться: Лида нашла другого. Может быть, надо было бороться за семью, а в нем заговорила оскорбленная гордость: променять его, летчика, на какого-то сопляка! Может быть, он оттолкнул Лиду сам? А что если все забыть и попытаться начать сначала? Но как склеить то, что расколото, как переступить через самого себя?

— Не думал я, что все вот так быстро пройдет, — сказал Бакшеев. — Думал, все надолго: летать — так всю жизнь, любить — так до гроба.

— Ты, Ваня, не дури, — сказала Женя, — устраивайся куда-нибудь, а то свихнешься. Ты еще молодой, тебе еще можно начать все сначала.

— Куда? — Бакшеев приподнял голову, глянул на нее. — Я и так две работы сменил. Осталось грузчиком попробовать. Знаешь, хотел я жизнь без самолетов начать. И не смог, оказалось, что ничегошеньки в этой жизни не смыслю. Вот меня с детства приучили, что воровать, обманывать — грех. А посмотришь кругом: и воруют, и обманывают… Может, в деревню уехать?