Точка возврата

И хотя виду не показала, но очень обрадовалась, когда Анисимов сказал, что совершенно с ней согласен и что они с Борисом не раз обсуждали эту тему. Но что значит – порядочный? Если человек не лжет и не делает подлостей, это еще совсем не значит, что он вполне порядочен… И об этом они тоже много спорили, соглашались в одном, расходились в другом, а потом, в какой-то момент, он сказал ей ту глупость насчет замужества, и больше никаких разговоров не было…

Почему же они так долго не возвращаются?

Как им сейчас, наверное, тяжко: темнота, пурга, медведи. Мужчины! И Михаил Иванович – встретишь его в Ленинграде на улице, никогда не подумаешь, что этот мягкий, тактичный, интеллигентный пожилой человек больше всего на свете озабочен судьбой диких и опасных зверей, и ради того, чтобы они жили своей положенной им от природы жизнью, каждый год многие месяцы проводит на краю земли. Очень хороший человек, таких подвижников теперь мало, а судьба какая-то странная, тоже без личного счастья… Закон, что ли, есть такой: если хороший и добрый человек – так без личного счастья? Неужели и Грише суждена такая участь?

А ведь Анисимов тоже не очень счастлив, с какой скрытой горечью он вспоминал о дочери…

– Я вижу фонарик! – закричал Гриша. – Они идут! Анна Григорьевна и Чистяков бросились в тамбур.

– Все идут? – спросил Седых.

– Не видно еще, – ответил Гриша. – Я вижу троих… нет, четверых…

Невская встала, сердце ее гулко билось.

… Кислов… Зозуля… Солдатов…

Где, где остальные?

Она вдруг поняла, что все эти люди ей дороги, и что для нее было бы трагедией, если бы с кем-нибудь из них что-то произошло. Но ждала она, не отрывая взгляда от двери, одного человека, полузнакомого, ничего для нее не значащего, как она только что сама себе доказала. В висках ощутимо пульсировала кровь, голова у нее закружилась.

«Боже мой, – садясь, подумала она, – какой ужас… Неужели я полюбила?»

Восемь километров по карте

От тригонометрического знака Кулебякин свернул налево, прошел шагов двести до холма с обесснеженной верхушкой и спустился на припай. С этой стороны острова лед был сплоченный, старый, и по нему Кулебякин двигался без особой опаски. Еще в сумерки он обратил внимание на вросший в припай или севший на мель небольшой айсберг примерно в километре от берега и наметил этот айсберг первым своим ориентиром. Оттуда путь следовало держать строго на юго-восток – задача не очень простая, но выполнимая: компас грелся в кармане куртки, и повсюду были разбросаны заструги, которые указывали направление получше компаса.

Самой большой удачей было то, что Медвежий находился именно на юго-востоке. На запад, скажем, Кулебякин идти бы не решился – не припай, а решето, разводье за разводьем, а в них нерпы и, значит, вокруг медведи. Здесь же он надеялся с ними не повстречаться, вероятность, во всяком случае, была почти нулевая, Зозуля так и говорил. Ну а если доведется…

Кулебякин поежился, нащупал за поясом топор (дров нарубил – на целую неделю хватит) и еле удержался от желания осветить фонариком окрестность: батарейки были на последнем издыхании, лучше их поберечь. А, медведей бояться – в Арктику не соваться! Ветер пока что дул в спину – вот бы стабилизатор кое-куда воткнуть, – весело подумал Кулебякин, лед был бугорчатый, но более или менее ровный, и ноги шли легко. Если б так до самого конца – за полтора часа отшагал бы! Ну, чтоб так до самого конца – это, конечно, фантазия, но сил ему хватит, в чем другом, а в своих силах он был уверен.

– Э-ге-гей! – крикнул он в темноту, как кричал когда-то ему отец, когда брал его, мальчишку, на охоту в тайгу. – Живем, Митрий!

Отец так и звал его – Митя, Митрий. Это потом с легкой руки Матвеича его перекрестили в Диму.

Несмотря на сосущий голод, он чувствовал в себе лихую приподнятость, которая появлялась всегда, когда он принимался за настоящее дело.

– Жи-вем!

В избушке с ее спертым воздухом ему было тесно и душно, ни толком сесть, ни толком лечь, ни дохнуть полной грудью. «Как из клетки вырвался», – освобождение думал он, гулко топая валенками. Не привык он сидеть взаперти и ждать, пока его выручат, всегда, сколько себя помнил, сам выручал других. Хорошо бы успеть так, чтоб вернуться к сумеркам, пока все еще будут спать. Он представил, как постучит в дверь, увидит их широко раскрытые в изумлении глаза, их бурную радость. «Ну, паря», – скажет Белухин и разведет руками. И Матвеич что-нибудь скажет…

– Э-ге-гей!