Точка возврата

Теперь больше всего на свете он боялся того, о чем мечтала каждая клеточка его тела, – заснуть. Не только потому, что умереть в его годы было бы крайне нелепо, но и по другой, неизмеримо более важной причине.

Эта мысль поразила его еще тогда, когда он провалился в яму и выкарабкивался из нее, вырубая ступеньки топором: не выберусь – Матвеичу каюк, верная тюрьма, потому что если самолет еще могут простить, то бесследное исчезновение члена экипажа не простят. Значит, заснуть – это убить двоих. Он встал и шел. Мучительно ныло избитое, до предела вымотанное тело, все с большим трудом сердце гнало кровь в воспаленный мозг, но он шел и шел, зная, что если снова сядет, то больше может не встать. И лишь споткнувшись и рухнув на заструг, он позволил себе немного полежать, твердо веря, что теперь-то он не заснет и что этот заструг выведет его на остров.

Он еще долго плелся по ледяному полю, помороженной кожей чувствуя, что это уже не дрейфующий лед, а припай, и наконец увидел то, что должен был увидеть в конце пути: Медведь-гору, похожую, рассказывал Белухин, на ту, что в Крыму – главный ориентир острова Медвежий.

Еще шаг-другой – и дорога круто потянулась вверх. Но вместо того чтобы безмерно радоваться, Кулебякин безбожно материл крутой подъем и камни, с которых соскальзывали дрожащие от слабости ноги, а когда различил в поземке очертания избушки, бессильно и постыдно прослезился.

Эх ты, барахло, обругал себя Кулебякин. И все-таки, с гордостью подумал он, ты парень ничего, прошел, как любит говорить Матвеич, точку возврата и ни разу о том не пожалел. И за это тебе будет награда – еда и тепло.

И отбросив щеколду, Кулебякин рывком открыл дверь.

Предерзкий поступок Блинкова-младшего

Главным и пока что единственным результатом поисков было то, что Васильев, штурман Блинкова, вроде бы увидел над Медвежьим дымок.

– Может, – предположил Пашков, – он увидел его потому, что очень хотел увидеть?

– Спроси чего-нибудь полегче, – проворчал Блинков.

– Полегче вопросов не жди, – сказал Пашков, – все будут потруднее. «Вроде бы» не аргумент, раз уж летал, жег горючку, мог бы и получше присмотреться.

– А ты поди и проверь!

– Придется пойти, – принял вызов Пашков, – толку от твоей птички все равно никакого. Давай «добро», Авдеич.

– Даже думать не думай, – Зубавин покачал головой, – не пройдешь.

– За первые пятнадцать километров ручаюсь, – продолжал Пашков, – Семен и Кузя вехи поставили.

– А с шестнадцатого начнется автострада, – съязвил Блинков, – только с воздуха ее почему-то не видно. Зато трещин, – он задрал голову, – как у Авдеича на потолке паутины. Так что не забудь взять акваланг.

Зубавин хлопнул ладонью по столу.

– Кончай лай! Решили – и точка. Только смотри в оба, пока не увидишь надежного просвета, не сбрасывай.

– Спасибо за ценное указание, – поблагодарил Блинков. – А я думал наугад сбросить, авось найдут.

– Ты не ерепенься, со сбросом всякие шутки бывают, – припомнил Зубавин.

– Однажды Володя Афонин сбросил мешок с почтой – обыскались, все вокруг перерыли, как в воду канул. Погоревали дня три, жалко, пропала почта, а тут повариха затеяла печь хлеб – из печи дым валит. Стали проверять дымоход – мешок с почтой в трубе!

– Все, что ли? – нетерпеливо спросил Блинков. – Чего кота за хвост тянуть, сумерки прозеваем.

– До них еще минут сорок, – взглянув на часы, уточнил Зубавин. – Чаю, Миша?

– Лучше кофе. Только не безразмерного, не пожалей из зерен.

Пока Блинков пил кофе, Зубавин скептически его разглядывал.

– Личность у тебя, Михаил, как после похмелья, Яшки на тебя нет.

– Какого Яшки? – не понял Блинков.

– Необразованный ты человек, Блинков-младший. Крузе Леонид Густавович был такой, один из зачинателей полярной авиации. В мое время он в Амдерме руководил полетами, а Яшкой звали его болонку. Боялись мы этого Яшку, как огня, медосмотр он проводил лучше любого доктора – чуял спиртное за версту, тут же начинал беситься, рычать и прыгать. «Идите, отдыхайте, голубчик, – ласково говорил Крузе, – приводите себя в порядок». Никуда я тебя не пущу, зеваешь, глаза красные…

– Вот и хорошо, – согласился Блинков, – отосплюсь у тебя на диване.

– Обрадовался, – с насмешкой проговорил Пашков, – ничего, пусть летит, на сброс даже его хватит. Вот если бы…

– … вместо младшего был старший, – подхватил Блинков, – он бы… Что бы сделал мой дядя, Юрий Викторыч?

– Очень хочешь знать?

– Очень.

– Только не пугайся, – тем же тоном продолжал Пашков. – Он бы не на сброс пошел, а на посадку.

– Ай-ай-ай! – Блинков поцокал языком. – То дядя, – он сокрушенно развел руками, – ас! Впрочем, если дашь письменное разрешение…

– Гербовой бумаги у меня нет, – усмехнулся Зубавин, – могу только на туалетной.

– Не пойдет, – возразил Блинков, – на ней печать расплывется. А мне оправдательный документ нужен, по всем правилам.

– Ладно, и в самом деле нечего время терять, – Зубавин взял со стола листок. – Значит, грузишь продовольствие, одежду, валенки, аптечку, газовую плитку…

– Плитка там есть, – перебил Пашков, – и два баллона с газом.