Гюль нажал клавишу выключателя на удлинителе, и все бархатные запястья начали медленные, методичные вращения, описывая окружность диаметром дюйма четыре. Теперь комната походила уже не на выставочный зал ювелирного магазина, а на театральную сцену, наполненную призрачными явлениями, вращающими часы для поддержания их жизни, в бесшумной синхронной симфонии плавно движущихся циферблатов.
Поскольку в спальне царил полумрак, фосфоресцирующие цифры светились особенно ярко. Это напоминало неторопливое пиротехническое шоу. Зарси знал, что под каждым циферблатом скрывается галактика шестеренок, осей, зубчиков и камней, связанных воедино некой непостижимой логикой, рожденной невероятным воображением, ведущим родословную от первого «анкерного спуска», созданного каким-то давно забытым гением в Средние века.
Зарси одинаково истово любил и ненавидел все эти зубчатые колесики, крохотные пружинки, качающиеся маятники системы подзавода, стрелки, непостижимым образом движущиеся по кругу, измеряя не время, как думают многие, а лишь натяжение заводной пружины. Именно это отсчитывали часы; время было лишь метафорой. На самом деле никакого времени не существовало, в том смысле, что его нельзя пощупать, взвесить, лизнуть, попробовать на вкус. Часы тикали, подчиняясь натяжению пружины, а также воображению, сотворившему механизм завода; волшебство, абсолютное и трогательное, и Зарси любил его – в славе и проклятии.