Тойота-Креста

Уссурийск он проехал посветлу. Вскоре начался участок без снежной бровки. Дорога возвышалась над местностью, и он увидел самосвал, улетевший через встречку и клюнувший в кювет. Рыжий «камаз» уже цеплял к нему трос. Женя остановился:

– Ну чо, всё нормально, живой?

– Да всё нормально.

– Д-да, ёлки… Осторожней надо, – словно сам себя уговаривая, сказал Женя. – Да я сам вот только улетел.

Женя поехал дальше, и через километр слева лежал кверх колёсами белый «паджерик». Женя подумал с грешным облегчением: «Выходит, не один я такой придурок».

Чем дальше Женя отъезжал от Владивостока, тем сильней становился гололёд, и трасса теперь была уже вся во льду. Перед ним еле ползли «краун» и микрик «мазда-бонго», оба на транзитах. Наконец Женя въехал в Хабаровский край. Когда переезжал Бикин, уже хорошо был виден впереди отрог Алиня. Гранёно громоздились треугольные вершины, покрытые прозрачным лесом. Их сквозная штриховка складывалась на перегибах сопок, густым ёжиком обводя контур.

В Бикине он притормозил возле кафешки. Сзади стояли «бонго» и «краун». Он решил подойти к «бонговоду» узнать, куда они едут, и если не прибиться к ним, то хотя бы, глядя на них, правильно рассчитать остановки.

Подошёл и попросил открыть окно – оно было затемнённым и долго не открывалось, он постучал, стекло неохотно сползло – за рулём сидел смуглый круглолицый человек в очках и с густым чёрным горшком. Вид у него был опасливый. Женя спросил:

– Здорово, мужики, куда едете?

– В Харарабаровск.

– Куда-а?

– В Харарабаровск, – ответил китаец и торопливо закрылся.

Подъёмы, как всегда, начинались незаметно с небольшой гривы, закрывавшей обзор. Обступал голый лиственный лес с ведьмиными мётлами на берёзах. По краю лепились дубки с ржавой и железно крепкой листвой, пережившей зиму. С перевальчика открылся вид на лиственный хребет с меловым верхом. В серо-лиловую массу были вкраплены корейские кедры. Они встречались и у дороги – необыкновенно кучковатые и слоистые, с экономными пучочками-кисточками. К ним добавились аянские ели, ещё более слоистые и этажеристые.

В лесу и в хребте было больше снега на трассе, и машины убивали его до бурой каши и ехали облепленные, оперённые коричневым льдом. Он отлетал кусками, и вся ребристая, мокро-льдистая трасса была в комьях. Машины шли вереницей – легковухи, микрики, грузовички с джипами в кузовах. Половина из них была на транзитах.

Чем ближе к Хабаровску, тем сильнее подмораживало. На заправке перед Женей стоял с пистолетом в боку серый дизельный «сурф», весь не то в драконьих гребнях, не то в коричневых языках пламени. В потрясающем и стремительном обвесе были каждый выступ, пороги, крылья, арки, задний бампер.

– Третья. Дизтопливо. До полного, – говорил Женя, и девчушка за двойным стеклом утягивала кочерёжкой деревянный ящичек с бумажкой, которую норовило сдуть ветром.

И так и осталось на всю жизнь – выход из жары салона на обжигающий ветер, на мороз, в хруст ледка. И неохота надевать куртку, кинутую на заднее сиденье. И он обегает машину сзади, к уже приоткрытому лючку, отвинчивает пробку и вставляет пистолет. И бежит к оконцу по заледенелым следам протектора – чьей-то огромной хрустящей ёлочке, по бурым комьям, мимо солярной лужи, в которой тало мешаются снег, сдержанное солнце и чёрный завиток масла. И снова ледяной пистолет в руке и терпко-пьянящий запах соляры и отдельно сытый запах солярного выхлопа от какого-нибудь «камаза» или «ниссан-дизеля».

И заправки – то богатые, сияющие огнями, с цветными и длиннющими в обе стороны шлангами, с пацаном на подхвате или служителем в форме. Или совсем убогие – в две или три зелёные колонки возле сараюшки. С обломанным рычажком, куда еле пристроишь пистолет. И где нужно нажимать на засаленную кнопку под резинкой, а она не нажимается. Или торчит какая-то проволока, за которую надо дёрнуть, и только потом что-то перещёлкнет, переглотнёт гулко в её нутре, и вздрогнет шланг. И хлынет, наливая пистолет жгучим спиртовым холодом, жилистая, прозрачная с отливом струя. А бывает, не работает отсечка и тебя ещё и солярой ульёт так, что и умываться не понадобится.

А раз он заночевал в «марке» на заднем сиденье и не смог выспаться: всё слушал зачем-то сквозь сон звук двигателя, привыкал к дизельной вибрации. А потом часов в пять, изведясь и не отдохнув, превозмогая сонливость, полегоньку расшевелился, отпился чаем из термоса. И, не решаясь на рывок от сонной угретости к пилотной посадке за руль, к подчиняющей обстановке приборов, переборол песок в глазах и сел на водительское место. И едва захрустели колёса – воспрял какими-то путевыми соками и, возвращаясь к шершавой дорожной правде, сизой, ночной, морозной, втянулся в неё, как в реку.

3

Так, вспоминая свой первый перегон, доехал Женя до Хора и переночевал в дорожной одноэтажной гостинице, у которой с улицы была кафешка, а с задов, выходящих под фонарь на стоянку, – заход в спальную часть. Хозяев – пожилых мужчину и женщину – он давно знал.