Тойота-Креста

Здравствуй ты, не берущая трубку,Переполненная золой,Ты оставишь на мне зарубку,Истекающую смолой.И крылатый вздымщик десницуПростирая с небесных верхов,Поутру соберёт живицуОсвящённых тобой стихов.

2

Не жалею, не жду, не мечтаю,Только вижу в стотысячный раз,Как опять подъезжаю к АлтаюСквозь песок перетруженных глаз.Снова вёрсты бессонного бега,

Предрассветная сыпь огоньков,И опять на стекле вместо снегаПодсыхающий гель мотыльков.Полоса почти с ИскитимаВсё неистовей дышит тобой.Я и рад бы проехать мимо,И пускай этот привод – твой,Я лечу не к тебе. Я полночиСлеп под фарами в дальней езде,Чтоб добраться и вымочить очиВ млечно-синей катуньской воде.Чтоб объять эти воду и сушу,Разделённое наше житьё,Расстояния, рвущие душу,

И над ними молчанье твоё.Снова дворники ходят мерно,И колёса гудят в висках.Барнаул. Никогда так неверноНе лежал ещё руль в руках.

3

Я стою у поста сиротски,Теребя глухой телефон:Не молчи, пропусти меня в Сростки,Отзови путевой заслон!Видишь, хвост растёт час от часуВереницей коптящих труб.Улыбнись. Отвори мне трассуЧуть заметным касанием губ.

Изумрудом замрут светофоры,Влажный дым отойдёт от земли,И Алтайские зрячие горыБелым сном замаячат вдали.И, внимая каждому тактуСвежестихших шагов твоих,Я уеду по Чуйскому трактуНе смыкать очёс за двоих.Будет день. И погибнут бесиОсужденья. И встанет в кругИ вспоёт в едином замесеВсё, что есть святого вокруг,Всё, что светлого есть в этой шири,Гор верхи и литые низа…

Нераздельное чувство СибириЛьётся поровну в наши глаза.И за счастье короткое этоБуду я целовать дотемнаБогоданную землю ПикетаИ босые ступни Шукшина.

Глава 10

К сожжению готов

Распутин он наш христовый, кишошный.

ЛЮБОВЬ КАРНАУХОВА. БЫВШАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА КЕЖМЫ

Снова было выбиранье из Иркутска с плотной и беспорядочной-суетливой ездотнёй, такой нелепой по сравнению с полётом по ночному безлюдью, что, несмотря на удобство многополосной дороги, Женя ждал, когда она кончится.

После воспоминания об Алтае он особенно отчётливо ощущал присутствие над Иркутской землей ещё одного человека, чьи книги давно стали частью души и придали мироощущению ту горькую крепость, которая, словно угаданный угол заточки взгляда, навсегда даёт верный рез действительности.

В детстве и юности всё настолько перемешалось в голове, что он порой и не знал, что вычитал, а что просто пришло снаружи. И, перебирая повесть, с удивлением обнаруживал, что какая-нибудь жизненная запчасть, давно вросшая в общую картину мира, живёт себе, здравствует на такой-то странице, от неё только и происходя. А случалось, что, наоборот, целый пласт дорогого открывал по книге, а потом, сверяясь, ещё и покрикивал на жизнь за расхождения. И всегда радостно было сознавать образующую силу литературы, так покорно разгребающую каждый завал и всегда берущую главное. И прочищающую будто дворником залепленный обзор, так что мир после выхода книги становится обострённо прозревшим.

С такими мыслями выбрался Женя на привычное двухполосное полотно. Впереди были Ангарск, Усолье, Черемхово и Зима. И хотя дорога от Иркутска до Красноярска очень плохая, Женя чувствовал себя почти дома и, несмотря на историю с колесом, рассчитывал к ночи быть в Нижнеудинске у своего кореша Серёги, бывшего вертолётчика.