Токийская головоломка

Сейчас я понимаю, насколько это было правильно. Если бы она все рассказала мне, то я бы до сих пор воспринимал жизнь человека по имени Тота Мисаки как нечто не принадлежащее мне. Я бы совершенно не поверил, что имя, отражение в зеркале или квартира в доме отца на побережье, в котором я живу с 18 лет, имеют ко мне какое-либо отношение. Я и так все эти годы воспринимал свою жизнь как собственность моего знаменитого отца. Ни разу не задумывался о том, что вообще-то она принадлежит мне. Как же хорошо, что я смог вспомнить все сам.

Однако зеркало мне дали лишь почти месяц спустя. Даже когда я просил его, Каори не объясняла причину отказа – лишь говорила, что пока мне лучше в него не смотреть. Сейчас я все понимаю. Я превратился в самый настоящий скелет, так что испытал бы шок, увидев себя. Поэтому посмотреться в зеркало мне дали, лишь когда я поправился на лицо.

Все-таки за пятьдесят дней я соскучился по себе. Я не удивился, увидев свое лицо, и сразу же узнал его. Удивительно, но мне никак не удавалось вспомнить, что за человеком я был. Было странно и жутковато.

Однако все остальное я каким-то образом восстановил в памяти. Достаточно было вспомнить, кто я такой и где я жил. После этого все вновь ожило перед глазами. Я словно наблюдал, как в квартиры дома один за другим возвращаются его жильцы.

Мне 21 год. С 18 лет я веду самостоятельную жизнь в квартире на четвертом этаже многоэтажного дома на взморье, построенного моим отцом. На балконе, за изысканными металлическими перилами можно увидеть в правой стороне Эносиму и башню в ее центре.

Я бросил университет на втором курсе и начал вести праздную жизнь на деньги, регулярно приходившие от отца. Помню совсем неинтересные занятия на юридическом факультете. Торговый квартал вдоль частной железнодорожной линии рядом с университетом С. в Токио, дом, где я снимал комнату, интерьер кофейни, завсегдатаем которой я стал, литографию на ее дощатой стене… Как только клубок воспоминаний начал распутываться, все это вновь всплыло перед глазами.

В мельчайших подробностях я вспомнил лица нескольких товарищей из моего университета, преподавателя, вместе с которым мы пили пиво, и профессора с вечно кислым лицом, с которым мы страшно разругались. Хотя подобные вещи мне совсем не хотелось вспоминать. Раз я вновь увидел даже лицо того ненавистного профессора, то гораздо лучше бы так и оставаться с потерянной памятью.

Одно за другим стремительно оживали воспоминания о месте, где я живу. Интерьер квартиры. Устройство туалета и ванной. Пространство за дверью и коридор. Лифт. Линолеум, который консьерж все время полировал мастикой. Его сияние в ярких полуденных лучах, проникавших через окошечко в конце коридора. Горшок со сциндапсусом возле лифта. Вестибюль на первом этаже, куда попадаешь, выйдя из лифта. Стеклянная дверь в вестибюле. Въездная арка, сверкающая на солнце.

Восстановить эти картины в памяти не составляло никакой трудности. Правильнее было бы сказать, что сам я совершенно не пытался вспомнить вещи, составляющие мою повседневность. Без моего разрешения они возникали перед глазами, словно шаблонные ретроспективные сцены в кино. Плохо было то, что про Катори я тоже вспомнил. От стыда я в тот день не проронил ни слова.

Видимо, мое сознание особенно хорошо запечатлело все образы, свидетельствующие о моей никчемности. Эту обыденность я ненавидел столь же сильно, как самого себя. Иначе я бы не вспомнил ее мгновенно.

Однако я не мог удостовериться в реальности этих столь знакомых вещей. Из-за осложнений после аварии у меня особенно пострадали ноги – они совсем не двигались. Я понял это, когда задвигались мои руки и шея. После пробуждения мне казалось, что мое тело совсем меня не слушается и превратилось в каменную глыбу. Я не мог даже ворочаться в кровати, не говоря о том, чтобы приподнять верхнюю половину тела или голову.

Но на этом страдания не заканчивались. Через день после того, как я очнулся, меня начали одолевать всевозможные боли. Болели переломы, ушибы и раны. Но все померкло на фоне боли от многочисленных пролежней, образовавшихся на спине и ягодицах.

При малейшем движении я испытывал страшные мучения, от которых у меня буквально лопалась голова. На самом деле от этой пронзительной боли я впервые и осознал, что жив. Я и не подозревал, что от долгого пребывания в лежачем состоянии бывает такое. От этой боли хотелось кричать и плакать. Мне не удавалось сдвинуть тело ни на миллиметр, даже если я шевелился медленно, как минутная стрелка. Некоторое время я даже не думал о том, чтобы читать книги. Так что я только и делал, что кричал перед Каори и просил ее просунуть мне подушечку под голову или аккуратно подложить ее под спину.

Следующее, что вгоняло меня в краску перед ней, – это омерзительный запах тела. Я долго пролежал, поэтому мое тело напоминало огромный кусок подгнивающего вяленого мяса.