Только для девочек

Фрукты, как всегда, достанутся Юльке. Вика фруктов почти не ест, а Юльке бананы очень нравятся. Но апельсинов она, по-моему, не любит и съедает их из вежливости, да еще старается подсунуть апельсин Фоме.

— Я вас оставлю, — виновато сказал Валентин Павлович. — Служба. Еще раз поздравляю, Оля! Держи!

Он поднял вверх правую руку, пошевелил пальцами, и в пальцах у него сейчас же появилась конфета, которую он дал мне. «Красный мак».

Пока все удивлялись и радовались его фокусу, он посмотрел на Валю Костенко и слегка прикоснулся к ее руке сложенными в лучок пальцами. И покраснел. Он не сумел это сделать так незаметно, как делает свои фокусы.

Я тоже покраснела. Я понимала, что он просто любит Валю. И очень хотел к ней прикоснуться. Но вчера в холле Володя точно так же притронулся сложенными пальцами к моей руке. Этого никто не видел. Но, может быть, об этом догадывались? Может, именно поэтому Наташа сказала, что завидует.

Валентин Павлович ушел. Юлька попробовала было вернуться к моей сказке, но тут произошло очень важное событие. Во всяком случае, для меня. Ко мне пришел Сережа Карасев и его дедушка Василий Яковлевич Карасев.

Если бы я знала, какой этот дедушка на самом деле, я бы про него совсем иначе писала. Я бы про него написала правду. Ведь я себе представляла лысенького плотного старичка, который Сереже еще кажется очень сильным, но в действительности останавливается на каждой лестничной площадке передохнуть. Что он может быть очень красивым человеком и каким-то непонятно молодым, мне даже и в голову не приходило.

Так вот, это был необыкновенно красивый, высокий и стройный человек с густыми кудрявыми волосами то ли седыми, то ли русыми, с умными и добрыми глазами, с усами, но не такими, как у Володи и Фомы, не вниз, по-казачьи, а с такой пирамидкой над верхней губой. И вообще — я его сразу же узнала. У нас на площади Дзержинского стоит памятник чекистам. Две огромные головы, наполовину выдвинувшиеся из розового гранита. Один помоложе, в фуражке с коротеньким козырьком. Он слева. А справа замечательно красивое лицо в красноармейском шлеме. Доброе и умное. И я подумала, что скульптор встречался с Василием Яковлевичем. А может быть, просто его и изобразил на этом памятнике.

— Так вот, значит, ты какая, Оля Алексеева, — сказал Сережин дедушка и подошел ко мне. — Ну, будем знакомы.

У него был низкий, звучный, приятный голос. Я встала, опираясь на костыли.

— Сиди, сиди. Прочел я, как ты меня изобразила. Смешно.

— Вам не понравилось?.. Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо. Нет, почему же, — улыбнулся Сережин дедушка Василий Яковлевич Карасев.

— Так что же было в «сюрпризе»? — спросил у Сережи Павел Романович.

Странное дело. Содержимое «сюрприза» больше всего интересовало двух человек: Юльку и Павла Романовича.

— Кукла, — ответил Сережа. — Но кукла не простая, а художественная. Толя Шевченко взял обыкновенную куклу и наклеил ей на лицо свою фотографию, подкрасил ее цветными карандашами, а волосы подстриг ножницами, так, чтоб была прическа, как у него. С такой челочкой. Толина мама сшила на куклу школьную форму. И получилась в «сюрпризе» Толина копия. Даже глаза закрываются. Лежа.

Юлька засветилась от удовольствия.

— Я тоже такую сделаю, — объявила она. — Я сделаю Фому.

— Я тебя помню. — Сережин дедушка улыбнулся весело и хитро. — По телевизору. И стихи — помню. Про Кобзаря. Про Тараса Шевченко. «Эта вера рождала песню в зашитых ртах».

«С ума сдуреть можно!» — как говорят здесь в травматологическом центре. Этот прекрасный, этот удивительный человек запомнил мои стихи!

Я ужасно осмелела и сказала, что тоже узнала Василия Яковлевича, что я видела его на памятнике чекистам.

— Нет, — ответил Василий Яковлевич. — Это — не я. Это просто такое совпадение. Случайное сходство.

— Но, может, скульптор видел вас на улице или где-то увидел вашу фотографию?

— Может, конечно, и видел, — неохотно согласился Василий Яковлевич. — Да какое это имеет значение. — Он помолчал, посмотрел на меня с удовольствием и сказал с улыбкой: — А мы с тобой, оказывается, вроде родственники. Скажи, когда ты посылаешь стихи, тебе пишут из редакций, что, как самодеятельному поэту, тебе нужно больше читать Пушкина и Лермонтова, Маяковского и Твардовского и учиться у них?

— Пишут, — призналась я. — Только еще и Некрасова.

— И мне пишут, — обрадовался Василий Яковлевич. — А ведь мы совсем не самодеятельные поэты…

По мнению Сережиного дедушки, самодеятельные поэты — это люди, которые не понимают разницы между их собственными стихами и стихами Булата Окуджавы. А если человек не ощущает этой разницы, то он уже никогда не станет просто поэтом, а всегда будет самодеятельным.

— Вы очень любите Окуджаву?

— Ну конечно! — Василий Яковлевич посмотрел на меня заговорщицки. — Как и ты.

— Как я, его никто не любит, — возразила я. — Я его люблю больше всех.