Только не я

– Ладно, ладно, успокойся, – капитулирует отец, отодвигает стул чуть дальше и сам отворачивается. – Если честно, я никак не ожидал, что Василиса может выкинуть такое, – он замолк, глядя в сторону монитора, на котором отражались показатели жизнедеятельности моего организма. – И знаешь, если бы не беременность Эвелины, я бы этого с рук ей не спустил, – горячо зашептал он, а у меня кровь к ушам прилила, и лицо загорелось.

– Что?

– То, что она вытворяла… я же не знал, а Эвелина мне этого не рассказывала. Это уже когда Василису принимали в лечебницу, Эвелина расписывала все «заслуги» дочки и выставляла ее как не совсем адекватного ребенка. Когда я услышал про все эти странности, я был в шоке, —минутное молчание. – И то, что из-за ее болезни могли пострадать люди, это недопустимая оплошность со стороны Эвелины – держать психически нездорового ребенка не изолировано от общества. Я крайне разочарован в Эвелине, даже не верится, что она могла так поступить. Просто как они не понимают, что возможно, если бы Василиса во время получила помощь, то вот этого, – он снова кивает мне на спину, – не произошло бы.

– Ну… – а дальше и сказать мне ему было нечего.

Конечно, сейчас легко и просто кидать камни в чужие огороды, но нужно и на свой посмотреть. Хотя что уже смотреть, теперь поздно, назад ничего не вернуть.

– Да уж, вырастила Эвелина дочку, – продолжал сокрушаться отец, а я просто приходил в неописуемый шок от того, что он дальше своего носа ни хрена не видит.

Понятно, что обвинить другого человека во всех невзгодах проще, нежели признать то, что в этом есть и твоя вина. Я хоть и терпеть не могу Эвелину, но и говорить, что только она виновата в том, что Василиса выросла безбашенной и эгоистичной сучкой, не могу, так как глаза-то у меня есть, и я прекрасно помню наше взросление. Да любая выходка Василисе всегда сходила с рук. Кстати, как и мне, что уж скрывать. То ли это из того, что они чувствовали все-таки свою вину в том, что заперли нас в стены интерната и не давали должной родительской любви, то ли заморачиваться не хотели для того, чтобы решать проблемы с воспитанием детей. Им было проще закрыть на наши проделки глаза и все спустить с рук. Оттуда и повелось. И если по началу, это все были безобидные проказы, то с годами они превратились… Ну, собственно, они и превратились в то, что сейчас произошло со мной.

– Пап, если честно, я устал, позови медсестричку, а?

– Да, конечно, – засуетился отец, – сейчас позову. Тебе что, больно?

– Да нет, просто устал. Знаешь, не особо комфортно лежать в подушку лицом, зная, что нет возможности повернуться на спину.

– Терпи, сын, ты у меня вон какой мужик вырос, – он легонько потрепал меня за челку.

– Дык уж потерплю, деваться некуда.

А у самого в голове проносятся все те побои, которые мне пришлось терпеть в интернате, и не могу сказать, где было больнее.

– Я тогда поеду? – спрашивает отец как-то уж очень нерешительно, и меня этот тон немного смущает. Не привык я видеть таким отца.

– Да, конечно, пап, тебе же на работу надо.

– Да, на работу… – на несколько секунд в палате повисает тишина. – Ушел, сын, завтра заскочу к тебе.

– Давай, ага, пап.

«Да иди ты уже, – думаю про себя, – сколько можно мяться стоять? Все равно мои чувства к тебе не изменятся уже».

Дверь с тихим щелчком закрылась, и пространство заполнилось только пиканьем приборов и моим неровным дыханием.

Глава 26

Неделю спустя. После второй операции Тимофея.

Машина остановилась прямо перед входом в детский дом. Боже, как хорошо. Я вдыхаю полной грудью морозный воздух. Наконец-то дома. Я забираю с заднего сиденья небольшую спортивную сумку с вещами и рюкзак.

– Спасибо, дядь Миш, – улыбаюсь водителю.

– Смотри, больше не пугай нас так, Есения.

Мои щеки покрываются румянцем.

– Больше не буду, – бурчу я и захлопываю дверь.

Разворачиваюсь на пятках и прямиком иду в сторону входа в здание. Здесь ничего не изменилось. Ну, кроме черной полосы земли, которая ровной чертой пролегла через все пространство двора, заканчиваясь под самыми стенами котельной.