Только никому не говори. Сборник

— Удивительное совпадение. Ну так разливайте. Шампанского нет, извините, салатов тоже, так, собрала кое-что… да и праздника нет. Вот бабушкина черноплодная рябиновка.

— Дарья Федоровна, Дашенька! — заговорил младший Волков с состраданием. — Прошу прощения, но ведь вы родились в этот день. Жестокий праздник, согласен, и все же…

Атмосфера слегка разрядилась (что значит вовремя сказанное словцо!), и жизнь сразу заиграла жестоким праздником. Лукашка спросил:

— Помянем? — и пустил слезу.

И потек праздник с пустыми разговорами, намеками и подходами, с вечным солнцем, едва заметным сквознячком из каких-то подпольных щелей, крысиной возней на чердаке.

— Как ваша драма, Владимир Петрович? — любезно осведомился старший Волков.

— А… Главное не написать, а пробить.

— У нас в театре пробиться невозможно, — защебетала Ниночка, юный паж, лукавый отрок с золотистой челкой. — Интриги, сплетни, склоки — настоящая травля таланта. Господи, да я уж и не помню, когда была на природе… вот в таком вот раю, например.

— Да, в деревне есть своя прелесть, — согласился старший Волков.

— Не нахожу! — отрезал Лукашка. — Жизнь — это Москва, борьба, кипение страстей.

— Ну конечно, — вставил младший Волков с усмешкой. — Кто кого надует, обменяв Платона на Юлиана Семенова.

— Во мне не сомневайтесь, Лев Михайлович.

— Даша, ты теперь здесь живешь? — спросил Старый мальчик, и все замолчали.

— Мы собрались в последний раз. Дача почти продана. Пусть другие наслаждаются этим раем и делают ремонт, Евгений Михайлович.

— А я б его теперь и не осилил. Выпроводили на пенсию с легким скандалом, — старший Волков засмеялся. — Иные времена — иные нравы. А вот братец мой, напротив, процветает. Не шутите: перед вами член-корреспондент.

— Да-а! — протянул Загорайский с горечью. — И где это вы так процветаете?

— На просторах великого и свободного русского языка.

— Ведь это ж надо! — умилился Лукашка. — Мы с утра до ночи языком болтаем, а люди на этом дела делают.

— Дела, — членкор вздохнул. — Дела наши — прах и тлен. А вот слово — это жизнь. Во всяком случае, вся моя жизнь и любовь.

— Но все-таки, согласитесь, приятно, когда любовь вознаграждается, — уныло заметил драматург.

— Творчество само по себе счастье, независимо даже от результата, Владимир Петрович. Впрочем, простите, кажется, я впадаю в нравоучительный тон.

Актриса взвизгнула и проворно вскочила на стул, у кого-то с грохотом упала вилка.

— Ой, вон, видите! Видите? Вон! Уже в траве!

— Где?.. Что такое?

— Крыса! Боже мой! — Ниночка села, заметно побледнев и дрожа. — Вы представляете, что-то прикоснулось к ноге, что-то мягкое, мерзкое… Как ты терпишь тут? — она исподлобья взглянула на Дарью Федоровну.

— А я и не терплю. С дачей покончено.

— Дашенька, — заговорил старший Волков с отеческой лаской, — главное — не продешевить. Вы ведь единственная наследница?

— Единственная.

— Прекрасно. Мебель не продавайте ни в коем случае. Лучше сдайте в скупку свою московскую — ведь наверняка ширпотреб? А антиквариат с каждым годом растет в цене. Перевезете отсюда, это обойдется…

— Я продам дом со всем содержимым.

— Да вы что? — старший Волков задохнулся от возмущения. — Вы ж не поэтесса какая-нибудь, чтоб поддаваться святым порывам… Вы — экономист, серьезный человек. Я осматривал, так, мельком… ну, например, овальный стол, кресла и канапе. Побойтесь бога!

— Желтый комод в спальне, — прошептала восторженно актриса. — И зеркало.

— Да даже эти стулья, Дарья Федоровна, — включился в общий хор Загорайский, — на которых мы сидим. Где такое изысканное неудобство теперь найдешь?

— И не забывайте про часы, — горестно вздохнул нищий Флягин. — Пастушок и пастушка, помните? На них можно скромно протянуть годика два.

— Дарья, не суетись! Я найду знатока… — загорелся Лукашка, но Дарья Федоровна перебила его, в упор глядя на Флягина:

— Зачем? Знаток у нас уже есть. А, Володя?

— Я… не знаток.

— Не прибедняйся. Лучше объясни: откуда у тебя такие знания? Про пастушка и пастушку — про нежную любовную пару. А?

Драматург не отвечал, со странным выражением уставившись на хозяйку; та продолжала в гробовом молчании:

— Часы стоят в кабинете на бюро. И, кажется, ты единственный из всех соучастников там не бывал. Или бывал?

— Не бывал.

— Позвольте, — удивился старший Волков, — мы же все поспешили в кабинет, когда покойник скончался.

— Евгений, не торопись, — задумчиво отозвался его брат. — Владимир Петрович в это время спускался в сад за розой для своей дамы. Может быть, вы заходили в кабинет потом?

— Никто при официальных лицах не заходил туда, кроме меня и Алика, — отрезала Дарья Федоровна. — Однако целый год в сарае висел ключ. Так когда же ты бывал в доме?

— Никогда.

— Тебе кто-нибудь описывал часы?

Молчание.

— Кто-нибудь из вас описывал Владимиру Петровичу часы? — членкор выжидающе смотрел на присутствующих.

Молчание.

— Володь, когда ты их видел? — спросил Старый мальчик настойчиво.

— В окно.

— В окно?

— Я заглянул в окно кабинета, когда ходил за этой розой, будь она проклята!