Только вернись

За окном шевелятся тени. Крепко зажмуриваюсь, пытаясь изгнать видение, но оно не исчезает. За воротами кто-то есть. Включаю свет во дворе и прилипаю к окну в прихожей, наблюдая, как ручка калитки опускается, а потом… А потом в проеме вырастает Глеб. Похудевший, уставший, но такой счастливый… Он еще не видит никого, но уже улыбается. Небрежно придерживает рюкзак, висящий на плече и торопливо шагает по тропинке к дому.

– Глеб!

Бегу со всех ног и открываю двери, едва не столкнувшись с Вяземским нос к носу.

– Глеб, я… Господи, как ты здесь оказался? Ломов пообещал, что предупредит меня, когда можно…

– Я приехал на дежурной машине, Ломов подсобил.

Тараторю, маскируя за словами подступившее волнение. Обнимаю его, зарываюсь пальцами в волосы, вдыхаю родной запах, который не сумела вытравить тюрьма и… молчу. Слова сейчас не нужны. Они неспособны вместить все то, что я чувствую. В горле разливается несмываемая вязкая горечь, слезы щиплют глаза и лицо, а руки… Они хаотично трогают и гладят Глеба, помогая поверить, что он настоящий. И он здесь, со мной…

Слова рассыпаются в горле, раня как битое стекло… Хотя нет, это не они ранят, а сожаление, вина.

– Глеб, прости меня… Прости, если сможешь.

– Кара, милая, за что я должен тебя простить? Ломов рассказал, что ты мужественно изображала согласие с Таней. Или ты вправду подумала, что я…

– Нет! Ни секунды не сомневалась, но из-за страха перед ней решила подыграть. Я очень боялась, что ты примешь мое поведение за чистую монету. Глеб, как я соскучилась, милый. Я…

– Потом, Каролина.

Мы так и стоим в прихожей. Рюкзак Глеба небрежно валяется на полу, а его руки гладят мои волосы. Губы коротко целуют веки, шею, подбородок…

– Ты голодный? Я убирала дом, успела запечь в духовке индейку с овощами. Но вышло… пресновато. Есть компот, чай и…

– Кара, я хочу тебя. Если ты снова мне откажешь, попрошу Ломова отправить меня обратно в СИЗО.

– Нет, ты что! Не стану.

Оглаживаю его широкие плечи и запускаю ладони под толстовку, встречая сопротивление Вяземского. Его пальцы сжимаются вокруг моих запястий, а мышцы пресса судорожно напрягаются.

– Кара, я до чертиков грязный. Вонючий как бомж. Погоди, милая.

– А вот и нет, Глеб. Но я согласна тебя помыть. Кстати, мне тоже душ не помешает, я убирала дом, пока тебя ждала.

– Моя пчелка. Идем…

Глеб наступает на задники кроссовок и торопливо их стаскивает. Подхватывает меня на руки и несет в душ. Опускает на мягкий сиреневый коврик и рывком стягивает одежду.

– Любимая моя, Кара… Лера… Я уже привык к твоему новому имени, но не откажусь, если ты вернешь свое.

– И я привыкла… Подумаю над тем, чтобы его вернусь.

Глеб включает тропический душ и помогает мне забраться в кабину. Льет щедрую порцию геля для душа на мочалку и вкладывает ее в мои руки.

– Кажется, кто-то рвался меня помыть.

Его голос садится до хриплого шепота, когда я касаюсь разгоряченной кожи. Веду мочалкой по животу, сильным плечам, груди. Обхватываю ладонью его возбужденный член и поднимаюсь на носочках, чтобы поцеловать мужа в губы. Глеб не целует – жадно пьет мое дыхание, впитывает вкус губ, покусывает их, мнет мои бедра, пробуждая спящее желание.

Кажется, я умру от переполняющих меня чувств… Но о такой смерти можно мечтать – она сладкая и очень счастливая.

– Глеб, я сейчас умру… Мне так хорошо… Я люблю тебя.

– Не пугай меня так, жена. Точно все в порядке?

Точно. Сердце надежно трепещет в груди, позволяя мне жить дальше… Касаюсь кожи на внутренней стороне запястья, ощущая гулкую пульсацию.

– Я же смогу прожить триста лет, ты забыл?

– Не забыл, родная. А я проживу меньше, поэтому хочу наслаждаться тобой, пока могу. Хочу тебя съесть. Прямо сейчас.

Глеб опускается на колени и раскрывает меня для своей ласки. Запрокидывает мое бедро себе на плечо и касается губами самого сокровенного. В носу щиплет от нежности, а на глаза набегают противоестественные слезы. Пальца Глеба дрожат от нетерпения, а мои вжимаются в его предплечья. Как же я ждала этого… Мечтала увидеть его любовь ко мне, задушенную прошлым, увядшую от обид и непрощения.

Подаюсь навстречу его ласке, чувствуя себя свечным воском в его руках. Из груди вырываются стоны и всхлипы, мышцы сводит спазмом. Я будто проваливаюсь в темноту. Шепчу что-то бессвязно, а потом ничего не слышу – все тонет в шуме льющейся воды и гулком биении пульса в барабанных перепонках.

– Пожалуйста… Еще, Глеб, еще!

Мои мольбы и требования растворяются в подступившем оргазме. Удовольствие обрушивается как цунами, бежит по венам, словно кипяток, и несет меня в бездонный колодец… А я добровольно в нем тону, краем глаза замечая, как Глеб поднимается и сгибает мою ногу в колене. Соединяюсь с ним, запоздало понимая смысл его слов… «Вернись, Кара… Только вернись». Кажется, до меня только сейчас доходит их истинное значение. Я возвращаюсь – телом, душой, помыслами… Любить невыгодно. Порой любовь не сулит ничего хорошего, а жертв требует немалых. Но кто на это смотрит, когда она вселяется в сердце? И кто сумел ее прогнать? Или, напротив, позвать, когда она не спешит прийти?