Только вперед

Однажды Иван Сергеевич привел Кочетова в маленький институтский кинозал. Было это днем, сразу после лекций. Пустой зал заливало солнце.

«Зачем мы пришли сюда?» — удивился Леонид, но промолчал.

Галузин был замкнут и рассеян. Леонид уже знал — значит, у тренера, как говорил Гаев, «зарождается идея». В таких случаях лучше молчать.

Иван Сергеевич переходил от окна к окну, спуская черные тяжелые шторы. Даже сквозь их плотную ткань пробивались острые солнечные лучики, и от этого вдруг обнаружилось, что в маленьком, чистеньком, недавно отремонтированном, кинозале в полутьме клубятся целые потоки пыли, словно тут шел ремонт или уборка.

Опустив все шторы, Галузин сел рядом с Леонидом. Больше в зале не было ни души.

«Так и будем сумерничать? — подумал Леонид. — Или тренер решил развлечься: специально для нас двоих прокрутят новый фильм? Как для особо важного начальства...»

Его злило молчание Ивана Сергеевича, и он нарочно ничего не спрашивал у тренера.

— Давай! — крикнул Галузин, повернувшись назад.

Под потолком застрекотал аппарат. На экране появился пловец. Он то мчался, рассекая воду, как глиссер, то полз нарочито медленно, и каждое движение его Рук продолжалось неестественно долго,

Вот он вытягивает вперед кисти рук... Вот руки, обращенные ладонями вниз, уже выпрямлены перед головой. Пловец поворачивает их ладонями наружу и начинает разводить в стороны, пока они не достигнут одной линии с плечами.

Видно даже, как мелкие брызги отрываются от поверхности воды, медленно поднимаются вверх, достигают высшей точки, на секунду замирают там и так же медленно опускаются в воду.

Это была так называемая «лупа времени» — особый хитроумный способ скоростной съемки. Кинооператор, снимая пловца, вращал ручку киноаппарата во много раз быстрее обычного. И поэтому на экране получался эффект замедленного движения. Каждый гребок пловца четко распадался на отдельные составные элементы.

С того дня Кочетов и Галузин замучили киномеханика, заставляя его снова и снова крутить одни и те же ленты. Им хотелось понять, в чем секрет скорости. Они то копировали движения лучших советских пловцов-чемпионов, то видоизменяли их, приспосабливая к Кочетову, то пытались найти еще лучшие, еще более совершенные приемы.

Через три недели Галузин позволил Леониду первый раз пройти дистанцию в полную силу. 2 минуты 41,6 секунды показали стрелки секундомера, Ля-Бриель был побит, но прославленный француз уже не интересовал Кочетова: до всесоюзного рекорда не хватало еще целой секунды.

Теперь Леонид каждый день на утренней тренировке по многу раз неторопливо проплывал двухсотметровку, отшлифовывая свою технику. По вечерам два раза в неделю он делал «прикидку»: плыл в полную силу, «на время». 2 минуты 41,7 секунды, 2 минуты 41,6 секунды, 2 минуты 41,8 секунды — из этого заколдованного круга он не мог выйти. Казалось, 2 минуты 41,6 секунды стали пределом. Последнюю секунду, отделявшую его от рекорда, сбросить не удавалось.

Наступил очень напряженный, ответственный период, и Галузин это отлично знал. Сколько спортсменов вплотную подходили к рекорду, но срывались, когда победа была уже рядом! Последние сантиметры, последние секунды всегда самые трудные. И «сбросить» их может лишь сильный волей, упорный и вдумчивый спортсмен.

Жена теперь не узнавала Ивана Сергеевича. Раньше, по вечерам, придя домой, он сразу сбрасывал с себя брюки и пиджак, сковывавшие его, надевал старенькую просторную пижаму и садился за письменный стол.

До поздней ночи, в тишине огромного засыпающего дома, занимался Иван Сергеевич тайным делом, которое держал в секрете даже от ближайших друзей.

Уже давно задумал он написать воспоминания о первых годах советского спорта.

И вот уже несколько лет он отдавал своим мемуарам все вечера.

...В последние дни Ивана Сергеевича было не узнать. Приходя домой, он разоблачался, но не садился за стол, а, стоя у окна, задумчиво ковырял ногтем замазку и подолгу глядел на шумную улицу.

Жена чувствовала: тяжелые думы тревожат его. И она не ошибалась.

«Леонид еще совсем «зеленый». Ты, старый черт, за все в ответе. Ты должен обеспечить рекорд», — внушал себе Галузин.

А как? Как «обеспечить», когда Леонид зашел в тупик и эту последнюю проклятую секунду ни за что не сбросить?

Галузин резко изменил методы тренировки.

Прежде всего он перестроил графики заплыва. Кочетов обычно плыл первые пять двадцатипятиметровок немного резвее, чем три последних отрезка пути. Галузин попробовал сделать наоборот. Он заставил Кочетова вначале плыть медленнее и нажимать на финише. Финиш был удлинен. Обычно пловец плывет с наивысшим напряжением лишь последнюю двадцатипятиметровку. Галузин предложил Леониду испробовать «длинный финиш» — плыть без всякой экономии сил последние пятьдесят метров. Могучий организм Кочетова быстро втянулся в эту работу, преодолел дополнительную нагрузку. Так удалось сбросить еще 0,3 секунды.

Но этого было мало, и Галузин не успокаивался.

Он принес в бассейн книгу московского врача. Врач писал, что в обычном, спокойном состоянии сердце человека работает с десятипроцентной нагрузкой.