Толкование путешествий

Это запоздалое признание мысли — действием, ученого и инженера — героем современной эпохи переворачивает всю систему. Похоже, Арендт кончает тем, с чего начинала Рэнд. В ее романах ученые или инженеры сохраняют способность действия тогда, когда государственные мужи и социальные идеологи ее утрачивают. Такие герои являются начиная с антиутопического Гимна 1937 года, когда еще была очевидна зависимость Рэнд от популярного тогда на английском языке Замятина. Новостью жанра, которую придумала Рэнд в Гимне, была деградация коллективистского общества до уровня каменного века. Как у людей в

Мы, у людей в Гимне нет имен. Как Мы, Гимн

написан от лица технического гения, восставшего против режима в двойную силу любви к знанию и любви к женщине; в обоих романах эти герои записывают свои прозрения для потомков. Рэнд дала мотиву Замятина интересное развитие: новые люди, не имеющие частной собственности и не знающие индивидуальных чувств, забыли личные местоимения в единственном числе. Они знают только слова «мы» и «они», которые применяют к себе и к отдельным другим. Когда герой влюбляется в женщину, он формулирует свои чувства так: «Мы думаем о Них». Гимн рассказывает об обществе после большой войны. Большинство погибло, а уцелевшее меньшинство в попытке предотвратить дальнейшее уничтожение обратило цивилизацию вспять. Все книги сожжены, техника запрещена, упоминание о прошлом запрещено под страхом смерти. Секс отменен, но в целях размножения практикуется дважды в год: партнеры подбираются властью и никогда не видят друг друга. Разделенные на касты, ходящие строем, спящие в общежитиях, люди живут в условиях каменного века. Недавним изобретением, вызывающим мистический трепет, является свеча.

Герой Рэнд работает подметальщиком улиц и вступает в незаконный контакт с героиней-крестьянкой. Технический гений, он открывает вход в бесконечный туннель, оставшийся от Неупоминаемых Времен (он не знает слова «метро»). Он устраивает в нем свою тайную мастерскую, экспериментирует с найденными предметами и зажигает лампочку. Он пытается дать вновь найденный свет людям, но подвергается физическому наказанию. Тогда он бежит вместе с лампочкой и крестьянкой. Найдя заброшенный дом в недоступных горах, полный книг и непонятных, увлекательных предметов, он дает начало новой цивилизации. Первым делом он изобретает слово Я.

Рэнд меняет экологическую среду антиутопии и, пожалуй, дает новый оттенок политической теории либерализма. У Замятина люди, не имеющие имен и собственности, живущие в прозрачных стенах и марширующие в ногу по два часа в день, делают выдающиеся изобретения. Мыслимо ли это? Здесь нужна, например, развитая система образования. Но чтобы выучить студента чему-нибудь кроме строевой подготовки, ему надо дать свободу. Нужна система мотивации: хорошо работающий инженер должен жить лучше, чем плохо работающий, иначе оба будут работать одинаково. Люди, лишенные свободы, не способны к развитию технической цивилизации. Вслед за свободой они потеряют способность к изобретению и творчеству. Такой режим деградирует именно в тех своих аспектах, которые считает единственно важными: в технике, силе и власти. Свобода не есть гуманитарная игрушка, изобретение философов и писателей, но необходимое условие технологического развития.

Слишком часто оказывается, что открытия в области политической теории делаются не теоретиками, а практиками. Писатель, ищущий внятного образа для своих надежд и страхов, тоже является таковым. У Токвиля можно найти все; но даже Замятин, очень умный социальный конструктор, не видел технологического потолка, который определяется несвободой. Несмотря на солидный опыт либеральной мысли, идея циклических взаимосвязей между свободой и прогрессом принадлежит 20-му веку и отсутствовала в популярной философии 19-го. В Чевенгуре Платонова, написанном за десять лет до Гимна

Рэнд, утопическая коммуна тоже деградирует к каменному веку, а ее голодные идеологи проповедуют, что труд есть проклятое наследие буржуазии. Но ни Рэнд, ни Арендт, конечно, не читали Чевенгура.

Последняя стачка