К тому времени Элиот уже понял: когда миссис Сен говорит «дома», она имеет в виду Индию, а не квартиру, где рубит овощи. Он подумал о собственном доме, в восьми километрах отсюда, о молодой чете, которая время от времени машет соседям, когда на закате солнца совершает пробежку вдоль берега. В День труда они устраивали вечеринку. Гости толклись на террасе, ели, пили, смех поднимался над усталыми вздохами волн. Элиота и его мать не пригласили. У матери был один из редких выходных, но они никуда не пошли. Она занималась стиркой, подсчитывала расходы, с помощью сына пылесосила салон машины. Элиот предложил поехать на автомойку в паре километров по шоссе, как они время от времени делали, — сидишь внутри, в комфорте и безопасности, а мыльная вода и валики с гигантскими полотняными лентами шлепают по ветровому стеклу, — но мама пожаловалась на усталость и окатила машину из шланга. К вечеру толпа на террасе у соседей начала танцевать, мать нашла их номер в телефонном справочнике и попросила вести себя потише.
— Вам могут позвонить, — сказал наконец Элиот миссис Сен, — но, скорее всего, сделают выговор за то, что вы шумите.
С дивана мальчик различал исходивший от няни любопытный смешанный запах нафталина и тмина и видел идеально ровный пробор на заплетенных в косу волосах, окрашенный толченой киноварью, из-за чего кожа в этом месте выглядела как будто воспаленной. Поначалу Элиот недоумевал — то ли она выбрила часть волос, то ли ее кто-то покусал. Но однажды он увидел, как миссис Сен, стоя перед зеркалом в ванной, сосредоточенно наносит головкой канцелярской кнопки дорожку алого порошка, который хранила в баночке из-под джема. Когда она рисовала точку между бровями, несколько частиц порошка упали ей на переносицу.
— Пока я замужем, я должна красить пробор каждый день, — ответила она на вопрос Элиота, зачем это нужно.
— Это как обручальное кольцо?
— Да, Элиот, именно как обручальное кольцо. Только этот символ не потеряешь во время мытья посуды.
В двадцать минут седьмого приходила мама Элиота, и к этому времени миссис Сен полностью избавлялась от всех свидетельств резки овощей. Нож был отчищен, вымыт, высушен, сложен и спрятан в шкаф, для чего хозяйке приходилось встать на стремянку. Элиот помогал сворачивать газеты с очистками и семенами. Кухонный стол уставляли переполненные миски и дуршлаги, приправы были отмерены, соусы смешаны, и, наконец, на фиолетово-голубом огне горелок томились разнообразные похлебки. Праздников миссис Сен не отмечала, гости к ней не ходили, и все это готовилось каждый день на двоих — для нее и мистера Сена, как легко можно было догадаться по накрытому квадратному пластиковому столу в углу гостиной: две тарелки, два стакана, но без салфеток и столовых приборов.
Втискивая свернутые газеты в помойное ведро, Элиот чувствовал, что они с миссис Сен нарушают какое-то неписаное правило, — возможно, из-за спешки, с которой она все заканчивала, посыпая блюда солью и сахаром, промывая чечевицу, протирая всевозможные поверхности, поочередно закрывая со щелчком дверцы шкафа. Он струхнул, когда вдруг заметил, как мать — в тонких чулках и в рабочем костюме с высокими плечами — стреляет глазами по углам квартиры миссис Сен. Мама предпочитала дожидаться у двери, пока Элиот надевает кроссовки и собирает свои вещи, но хозяйка дома не позволяла ей этого. Каждый вечер она настаивала, чтобы мама присела на диван, и предлагала ей угощение: стакан ярко-розового йогурта с розовым сиропом, фруктовую смесь с изюмом и сухарями, миску манной халвы.
— Ой, ну что вы, миссис Сен! Я недавно обедала. Вам не стоит так беспокоиться.
— Никакого беспокойства. Просто мне нравится Элиот. Хочу сделать вам приятное.
Мать пробовала кулинарные изыски миссис Сен с поднятыми вверх глазами, пытаясь определить свои впечатления. Колени она держала плотно сжатыми, высокие каблуки туфель, которые она никогда не снимала, впивались в ковер цвета груши.
— Очень вкусно, — заключала мать, почти сразу же отставляя тарелку.
Элиот знал, что ей не нравилось; однажды она сама призналась ему в этом. А еще он знал, что на работе она не обедала, потому что по приезде домой первым делом наливала себе бокал вина, набрасывалась на бутерброды с сыром и съедала их в огромном количестве, так что когда привозили пиццу, которую они обычно заказывали на ужин, была уже сыта. Пока сын ел, она сидела за столом, цедила вино и спрашивала, как прошел его день, но в конце концов выходила на террасу покурить, оставляя Элиота убирать со стола.