Толстой, Беккет, Флобер и другие. 23 очерка о мировой литературе

Вовсю пахнущая романом Конрада «Глазами запада», повесть «Дело Курилова» – самый открыто политический роман Немировски. (Конрад, англизированный поляк, произвел на Немировски сильное впечатление как образец успешной аккультурации.) Центральный сюжетный прием – иностранец с подложными медицинскими бумагами становится доверенным лицом одного из самых влиятельных людей в России – может, и не очень убедителен, однако срабатывает превосходно. Постепенное очеловечивание убийцы, взращенного в самых зашоренных революционных кругах, преподнесено мастерски: Немировски, никуда не торопясь, показывает эту раздерганную нравственную эволюцию. Курилов преображается в героическую фигуру, сложного человека, сурового, но неподкупного, трогательно тщеславного, приверженного службе сюзерену, хотя по-человечески Курилов его презирает. При всех его слабостях он воплощает собой ценности, которые поддерживает эта, по сути, элегичная книга: осторожный либерализм, культуру Запада.

Из романов Немировски периода 1939–1941 годов, когда она пыталась утвердиться как однозначно французский автор, самые примечательные – «Les Biens de ce monde»[151] (опубликованный посмертно в 1947 году), где излагается судьба семьи производителя бумаги в годы до и после Первой мировой войны, и «Огни осени» (изданный в 1957-м), в центре которого женщина в Париже межвоенного времени пытается уживаться с беспутным мужем. В обоих случаях декорации полностью французские: никаких иностранцев, никаких евреев.

Оба романа предлагают диагноз состоянию Франции. Они обвиняют в упадке нации, приведшем к поражению 1940 года, политическую коррупцию, разболтанность нравов и рабское подражание американским деловым практикам. Гниль завелась, как предполагается в этих романах, когда военнослужащим, вернувшимся из окопов в 1919 году, не поручили перестройку нации, а всучили доступный секс и приманку спекулянтских барышей. Добродетели, которые эти книги предлагают, в общем, те же, что и у вишистского правительства: патриотизм, супружеская верность, прилежный труд, благопристойность.

Как произведения искусства эти работы непримечательны: задача Немировски при их создании отчасти сводилась к тому, чтобы показать, как ловко она способна управляться в застойном жанре семейной саги, как с этим жанром работали Роже Мартен дю Гар и Жорж Дюамель. Сила этих романов – в другом. Они показывают, до чего близко были знакомы Немировски обыденные мелкобуржуазные парижане – особенности ведения хозяйства, развлечения, мелкие экономии и излишества, но главное – их безмятежная удовлетворенность bonheur

[152] собственной жизни. Немировски была далека от экспериментов в романной форме, какие происходили вокруг нее: среди ее американских современников более всего ей нравились, похоже, Пёрл Бак, Джеймз М. Кейн и Льюис Бромфилд, чей роман «Муссон»[153] Немировски взяла за образец для первой части «Французской сюиты».

Как хроники влияния больших сил на отдельные судьбы, эти наиболее «французские» романы Немировски довольно прилежно натуралистичны. Письмо делается особенно живым, когда подключается ее интерес к психологии нравственного компромисса, как, например, в случае с героиней «Огней осени», когда она сомневается в пути целомудрия, который для себя выбрала. Может, ее подруги все-таки правы? А ну как воздержание уже démodé?[154] Она что же, так и останется забытой на полке вещью?

В этих двух романах Немировски показывает себя готовой перенять традиционно мужские литературные приемы вроде батальных повествований, с которыми она справляется более чем удовлетворительно. Пишет она и пространные эпизоды об эвакуации городов – забитые дороги, машины, груженные домашним скарбом, и так далее, и эти эпизоды суть репетиция мощных глав, с каких начинается «Французская сюита», где побежденные солдаты и обуянные паникой горожане сбегают от германского наступления. Эгоизм и трусость гражданского населения она ядовито осуждает.

Оба романа хронологически охватывают текущий период Второй мировой войны и, соответственно, время действия «Французской сюиты». Немировски отчетливо видела собственную роль как летописца и комментатора развертывавшихся событий, пусть и не понимала, чем обернется война. Если попробовать экстраполировать автора из ее персонажей, она, видимо, стоит за Аньес – самой незыблемой фигурой в «Благах этого мира»: «Мы построим заново. Мы все починим. Мы будем жить»[155]. Войны приходят и уходят, а Франция выстаивает. В отношении немецких оккупантов Немировски, понятно, осторожна чрезвычайно: на ее страницах их едва встретишь. Выпущенный на волю после года в лагере для военнопленных французский служивый не молвит о своих тюремщиках ни словечка.

Блокноты Немировски за последний год являют куда менее жизнерадостный взгляд на немцев, а также все большее ожесточение против французов. Можно заключить, что рукопись «Сюиты», дошедшая до нас, показывает некоторую самоцензуру. Дневники тоже открывают мрачное предчувствие, что читать ее работы будут посмертно.