Толстой, Беккет, Флобер и другие. 23 очерка о мировой литературе

Неоднозначное отношение Беккета к этой книге можно в некоторой мере отнести на счет обстоятельств, в которых она была написана, – в глухой провинции, в вынужденном утомительном уединении. С трудом верится, что в какой угодно другой период жизни Беккет нашел бы в себе энергию или интерес кропотливо перечислять восемьдесят разных способов, какими можно расставить в комнате четыре предмета мебели за двадцать дней, или описывать двадцать отдельных взглядов, которыми должны обменяться пять членов некой комиссии, чтобы все уж точно посмотрели на всех. Беккет был прав, заявляя, что в картезианском проекте упорядочивания операций человеческого интеллекта имеется некоторое безумие; но есть и некоторое безумие в том, какой вид приняла его сатира на упорядочивание разума.

Уотт, титульный персонаж, – на первый взгляд придурковатый человек со странной походкой, которой он, похоже, выучился по какой-то книге, и без всяких даже зачаточных светских манер. Мы наблюдаем, как он садится в поезд из центра Дублина в пригород Фоксрок, где добирается к дому некоего господина Нотта, у которого нанят слугой. В протяженном монологе Арсен, слуга, которого Уотт заменит, растолковывает, как и что устроено в хозяйстве у Нотта: на хозяйстве всегда двое слуг, говорит он, однако лишь слуга старше или замечательнее имеет прямой доступ к хозяину.

Уотт проводит некоторое время (год?) младшим слугой, а затем некоторое время – старшим, а следом, в свою очередь, покидает Нотта. После отчетливо не обозначенного периода времени мы вновь натыкаемся на него в лечебнице для сумасшедших, где он дружит с пациентом по имени Сэм. Ему Уотт излагает путаную версию истории своей жизни у Нотта. Сэм в свою очередь рассказывает ее нам, в виде книги под названием «Уотт».

Годы Уотта у господина Нотта (по словам Сэма), пусть и небогаты событиями, все же стали в достаточной мере неприятным опытом (насколько мы понимаем), чтобы довести Уотта до безумия. Рассудок он утратил, потому что, вопреки любым своим напряженным усилиям, не смог разобраться в господине Нотте (и его хозяйстве), а точнее, не смог разобраться в господине Нотте полностью. Все, что делал господин Нотт, все, что происходило в его владениях, Уотт подвергал исчерпывающему рациональному анализу, но всякий раз анализ не выявлял с полной однозначностью истину о господине Нотте. Даже под конец службы Уотта господин Нотт оставался такой же загадкой, какой был, когда Уотт приступил к работе.

Для читателя, наблюдающего за господином Ноттом и его хозяйством извне, ничего таинственного не происходит – ничего, заслуживающего вдумчивого расследования. Господин Нотт – попросту чудаковатый старик, живущий в большом доме в Фоксроке и никогда его не покидающий. Но – хотя финальные слова книги «позор тому, кто символы узрит»[209]

есть авторское предупреждение против избыточных толкований, – у книги нет raison d’être, если мы не примкнем (по умолчанию) к не проговоренному и не выраженному видению этого самого хозяйства: что господин Нотт в некотором смысле Божество, а он, Уотт, призван служить Ему[210]. В таком толковании бессилие Уотта постичь Бога происходит из бессилия интеллекта, человеческого разума, метода (выученного, как и походка, по книге), который он применяет, чтобы достичь понимания божественного.

Метод, о котором идет речь, восходит к Рене Декарту. Декарт сформулировал этот подход в 1637 году в «Рассуждении о методе, чтобы хорошо направлять свой разум и отыскивать истину в науках», и с тех пор это прописная истина научного поиска:

Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.

Второе – делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье – располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу… до познания наиболее сложных.

И последнее – делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено[211].