Толстовский дом

Андрей Петрович двинулся к ней, на ходу расстегивая брюки. Не говоря ни слова, прижал к стене, поднял юбку, рванул колготки и, больше не раздевая ее и не раздеваясь сам, безоговорочно доказал, что он не импотент. Ольга Алексеевна прерывисто шептала «Андрюша, осторожней…», но это не было ее обычным кокетством, как не было его обычной игрой в грубость то, что он с ней делал, – он был с ней груб по-настоящему. Зло сказал: «Ты поняла, что я не им-патент?!», двигался в ней так необычно агрессивно, словно вколачивал в нее это свое злое «не им-па-тент!», повторяя вслух: «Ты – решила – что я – а я – нет!» – пока мог еще о чем-то думать, до тех пор, пока не издал звериный рык счастливого облегчения. Пришел в себя и виновато спросил: «Больно?..» Ольге Алексеевне было больно, неприятно, не гигиенично, но он так победительно глядел, так хитро ухмылялся, что она только и сказала: «Андрюшонок, я поняла, произошло что-то хорошее…»

А через несколько минут Смирнова на даче уже не было, он уехал в город.

– Ты же хотел птичек послушать, – выходя вслед за ним на крыльцо, сказала Ольга Алексеевна. Она была так счастлива его возвращению к жизни – ему не нужны птички, ему нужно на работу, – что даже хотела, чтобы он уехал, чтобы в полной мере ощутить свое счастье. И опять вдруг подумала о Боге, подумала «слава Богу» и что где-то она слышала выражение «когда Бог закрывает дверь, он открывает окно», – вот он и открыл окно, вот и нашелся выход, слава Богу… – …А машина? Машину же ты отправил…

– Я дежурную вызвал, вон смотри – подъехала.

Смирнов вызвал дежурную машину – вот это интересно, – как только увидел за воротами Ника. Из этого незначительного факта следует, что это еще вопрос – кто все рассчитал, на чьей стороне победа – спланированная победа. Что же, этот немолодой, вроде бы не быстрый умом, доведенный до отчаяния человек мгновенно понял, что Ник приехал торговаться, и заранее принял решение на любое его предложение согласиться?.. Эти двое мужчин объясняли – или прикрывали – свои решения дочерьми, но дочери были ни при чем, это была очень мужская история – обоим важно было победить.

…Как и говорил Андрей Петрович, после майских праздников прошли аресты – в этот день заместитель Смирнова на работе не появился, лег в больницу с сердечным приступом, – а за арестами последовал вызов в Смольный.

…Из кабинета первого секретаря обкома Смирнов вышел обласканный. «У тебя, Петрович, интересно выходит, как будто не в твоем районе работала преступная группировка, а в твоем районе своевременно раскрыли такое дело. Ну что же, молодец, в соответствии с линией партии разоблачаем теневиков… молодец… Как ты это вывернул, что эта история пошла тебе в плюс?.. Хитер бобер…» – сказал первый.

…«Не могу понять, как получилось, что весь этот кошмар превратился в “своевременное разоблачение”?» – сказала Ольга Алексеевна. Смирнов пожал плечами – да вот как-то так… Думал ли он, выходя от первого, – как?.. Нет. Думать о таких вещах – это по части Ольги Алексеевны, лирика.

…Впрочем, одна лирическая мысль на выходе из кабинета все же была, вот какая: «У Алены с Аришей папаша – ого-го-го!..» И вслед за ней счастливое – Аленочка, его солнышко, птичка, заинька, слава тебе господи, тень ее не коснулась, у нее все хорошо… А больше ни о чем – как избежал позора, как превратил неприятности в победу – не думал. Думал, что ему нужно уничтожить заместителя.

За развитием дела Смирнов, конечно, следил: обвинительное заключение по делу о подпольном производстве в Петроградском районе г. Ленинграда составило более пятидесяти томов. За время следствия Кулакова дважды соединяли с первым секретарем Ленинградского обкома, и после разговора генеральный прокурор – лично – дважды – обещал Кулакова расстрелять, если он не выдаст деньги и ценности. Деньги, лежащие на счетах Сбербанка на предъявителя, Кулаков Н. С. выдал, суммой следствие осталось неудовлетворено. Кулаков утверждал, что это все деньги, – так ли это или же это была только часть, естественно, знал только он. Кулаков Н. С. был осужден – как он и сказал Смирнову, не ошибся ни на год – на двенадцать лет лишения свободы.

Лето

Про другое

Дверь открыл Виталик, в руке у него была бутылка вина, к которой, как было написано в милицейском протоколе, он «постоянно прикладывался». Потом ему вменялось в вину, что был пьян, но он не был пьян, а был возбужден тем особым возбуждением, которое всегда находило на него в компании, особенно радостно и неподвластно булькающим, когда вечеринка была у него дома, – когда он был хозяином вечеринки, его просто несла волна желания насмешить публику. Смешно? Чего изволите, чтобы было смешно?..

Виталик открыл дверь, увидел стоящего на площадке милиционера.

– Шум. Музыка. Шум, музыка после одиннадцати, – сказал милиционер.

– Кто пришел, кто там? – спросил кто-то из гостей и, увидев милиционера в форме, отпрянул, кинув остальным чуть испуганное «милиция…».