Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

– Еще есть пламенные речи, которые нужно произнести, которые нужно записать! – сказала она, вспомнив о своих более возвышенных сторонах.

– И есть другие люди, готовые подхватить их, пусть я и лежу на смертном одре. Иди. Смотри.

Она выпрямилась, с достоинством поправляя свое воздушное платье. Глаза ее заблестели ярче, теперь они светились едва уловимым огнем. Она устремила последний, тоскливый взгляд на дерево, величественно застывшее под мрачными небесами на другой стороне долины.

В следующее мгновение Мигель был снова один, искушения знаний больше не донимали его. Он вдохнул бодрящий воздух бесконечности. Выдохнув, он почувствовал, что опять что-то изменилось и он еще больше освободился от удивительной притягательности материи. Скоро, подумал он, скоро. Скоро придет конец.

Внимание его переключилось на небо, на тайну, на тот покой, что приходит с окончательной свободой. Он обитал в материи и ощутил на себе все связанные с этим лишения. Человеческое видение было его родным домом. Он был зрителем этого представления и даже автором некоторых его эпизодов. Это было упоительно, но он не вернется. С ним или без него – люди будут снова и снова переживать свою мучительную драму, пока не решат пробудиться.

Живые иногда пробуждаются. Человек просыпается, видит выстроенную им тюрьму и выбирает свободу. Он может покончить со своей склонностью ко лжи и открыть для себя свежий вкус истины. Он может упорно продолжать свой путь, его точка зрения будет меняться: во главе угла сначала может быть ум, потом материя, затем видение света и, наконец, совершенное осознание себя как жизни. Отражение может быть спасено: за время всего одного удара сердца человека может возникнуть его зеркальный образ, увидеть себя и разбиться вдребезги, превращаясь в полную осознанность. Это может случиться в течение одной человеческой жизни.

Он это знал, потому что с ним это случилось.

17

Дон Эсикио был занят. Удалившись от своих спутников, он мог теперь воспользоваться своими талантами. Это не значит, что он хорошо помнил эти таланты. Он действовал, если так можно сказать, инстинктивно. Только на какие инстинкты может человек полагаться, когда он так давно умер? От магии, которую он применял при жизни, теперь остались одни воспоминания, яркие для других, но не для него. Все зависело от тех, кто когда-то был близок к нему, и от того, как они рассказывали его историю.

Он понимал, что репутация его укрепилась уже после смерти. В представлении переживших его родственников он был волшебником, каким-то неземным персонажем. Его поступки, когда-то казавшиеся безрассудными и безответственными, теперь стали легендой. Но все, включая его самого, сходились в том, что время от времени он совершал настоящие чудеса. Даже самых строгих из своих критиков он иногда заставлял открыть рот от изумления. Он сеял сомнения в людях, прилипших к старым идеям, как букашки к горячей смоле. Он воздействовал на умы и менял видения. Да, он плутовал, озорничал, чтобы разогнать собственную скуку, – и если иногда становился причиной чьего-то кошмара, так что же? Он заставлял людей ломать голову, дивиться. Он вышибал людей из спячки, в которой все предсказуемо. Он был мастером веселья.

Есть ли в жизни человека что-нибудь важнее веселья? В любви ли, в дружбе, разве это не самое главное между двумя людьми? Веселье спасает человеческие отношения. Если бы он и его возлюбленная Крусита отказались от радостей жизни, если бы они не умели наслаждаться каждым мгновением, проведенным вместе, то как бы они смогли так долго оставаться мужем и женой? То же самое можно сказать и о Селесте. И об Эсперансе. И о его дорогой Ча-Че! Разве тогда продлились бы столько времени все его романы? Разве смог бы он с удовольствием просуществовать больше столетия, если б не было этих многих тысяч ночей смеха – и восхитительных открытий? Разве было бы у него тогда столько веселья? Вся соль в веселье!

Пусть он давно умер, сейчас ему весело. К черту всякие там учения, думал он, тихо посмеиваясь. Пора снова поиграть с видениями живых – с их дневными грезами, ночными снами и промежуточными мечтаниями. Ему хотелось заняться реальным человеческим существом, понимающим, что значит испытывать жаркие чувства и быть в плену у желания. Он поискал эту женщину на дорогах памяти и, узнав на ней особую отметину шамана, оказался здесь.

Сейчас он смотрел на нее: женщина с горячей кровью – это яркое зрелище. У нее было миловидное лицо, одета она, как у них принято: в джинсы и белую хлопковую рубашку. Она стояла в опасной близости к самому краю скалы, расставив руки в стороны и слушая хохот быстрокрылых ястребов, оседлавших горные ветры. Кругом лежал необъятный суровый, дикий ландшафт. Самое подходящее место для приключения – идеальная обстановка для духовной одиссеи. Ее одиссея началась с рождения, как и у всех, с первого вдоха, когда человека ослепляет яркий свет нового видения. Все начинается в то мгновение, но, похоже, это было хорошее место, чтобы еще раз начать.