Том 1

Ее сразу повела команда Фильки. Вернее сказать, играл один Филька. Захватив мяч, он гнал его через все поле, стараясь во что бы то ни стало прорваться к воротам противника.

Широко расставив локти, он лез напролом, всех толкал, лягался, сбивал игроков с ног, подправлял мяч руками и, когда ворота были совсем близко, наносил свой смертельный удар.

Вскоре Нюшка, стоявшая в воротах, пропустила первый гол. Дрожа от негодования, она принялась кричать, что гол забит неправильно: Филька оттолкнул защитника Афоню и подправил мяч рукой.

— Жаловаться потом! — хохотал Филька, подмаргивая своей команде и вытирая подолом рубахи распаренное лицо. — Сейчас мы вам нашвыряем полну коробочку — будете нас на закорках таскать!

— И впрямь нашвыряют! — шепнул Степе Митя Горелов, когда мяч улетел далеко за границу поля. — Филька же — он, как бугай, прет... и толкается не по правилам.

— Ничего... Мы свое возьмем, — успокоил его Степа. — Ты пасуй побольше...

И тут случилось что-то непонятное.

Тяжело сопя, Филька бросился к Степе, который только что захватил мяч. Но Степа не стал обводить Фильку, а передал мяч бежавшему с правого края Мите. Филька метнулся к Мите, но тот, выписав ногами какой-то замысловатый крендель, просунул мяч между Филькиных ног. Мяч вновь очутился у Степы. И опять Степа не задержал его, а перебросил в сторону, только теперь уже на левый край.

Мяч словно издевался над Филькой: обходил его стороной, проскакивал у него между ног, пролетал над головой.

Вскоре счет сравнялся.

Филька разорался на своих игроков: они лодыри, не хотят бегать, боятся за свои белые ножки, — и, захватив мяч, решил отыграться.

Но тут у овина показалась старшая сестра Фильки и позвала Ковшовых завтракать.

Филька словил мяч руками и принялся его расшнуровывать.

— Шабаш!.. Завтра доиграем, — мрачно сказал он. Распалившиеся мальчишки стали упрашивать Фильку оставить им мяч еще на полчасика.

— Оставь, Филя, — поддержал их Степа. — Не убудет его...

— Им оставь! — хмыкнул Филька. — Потом ищи-свищи, концов не найдешь.

Шурка предложил в заклад свою рубаху.

— Кому она нужна, твоя хламида! — сказал Филька. Взяв мяч, он с шипением выпустил из него воздух.

Степа покачал головой и что-то шепнул Тане. Она помчалась к сараю и вскоре вернулась с небольшим свертком в руках.

Степа сорвал бумагу, и все увидели новую черную покрышку и присыпанную тальком резиновую камеру.

— Вот... обновляйте, — сказал Степа. — Это мне перед отъездом детдомовцы подарили.

Филька фыркнул и направился к дому.

— А насос? Чем накачивать будем? — вспомнил Митя. — Надо у Фильки попросить.

— А ну его! — махнул рукой Шурка.

Широкогрудый, обладающий завидными легкими, он вложил камеру в покрышку, набрал полную грудь воздуху и, сунув в рот черную резиновую трубочку, принялся надувать мяч.

Сморщенная кожаная покрышка быстро расправилась, на ней проступили толстые швы. Но дальше стало труднее.

Лицо Шурки покраснело, щеки надулись, за ушами заболело, на глазах выступили слезы. Но Шурка не сдавался.

Наконец мяч все же удалось надуть, хотя и не так туго, как насосом.

Ребята стали продолжать игру.

Степа с Таней побежали догонять Фильку.

— Это ты зря новый мяч выдал, — заметил наставительно Филька, когда Степа с ним поравнялся. — Ребятам только палец сунь, потом всю руку утянут. Дай, да помоги, да выручи... Попрошайки! Христарадники!

ТРОИЦЫН ДЕНЬ

Ребята вошли в сени и остановились у распахнутой настежь двери.

В доме Ковшовых было полно гостей. Многочисленные родственники дяди Ильи и его жены сидели вокруг сдвинутых впритык столов, густо заставленных закусками и вином.

Все усердно ели, пили, чокались, стучали ножами и вилками. В доме стоял нестройный, разноголосый гул.

— Ого! Уже молотят, — фыркнул Филька. — Так и опоздать можно! — И, дернув Степу за рукав, он втиснулся между гостями и сел на лавку, поближе к огромному блюду со студнем.

Степа и Таня задержались у двери.

— Я, пожалуй, не пойду, — растерянно сказал Степа, вспомнив, что он комсомолец и что в колонии и в детдоме у них резко осуждали религиозные праздники.

— Я тоже... Уж очень гостей много, — согласилась Таня. — Пойдем в другую половину избы...

Но уйти им не удалось.

Из переднего угла поднялся Илья Ефимович и, улыбаясь, нетвердой походкой шагнул к порогу. Был он аккуратно подстрижен, чисто выбрит, лоснящиеся волосы зачесаны на косой пробор, новая ластиковая рубаха коробом стояла на его груди. За утро дядя, казалось, помолодел.

— Ты где ж, племяш, пропадаешь? — радушно заговорил он. — Садись, садись, у нас тут самый разгар... — Дядя потянул Степу к столу и представил гостям: — Прошу любить и жаловать! Григорьев сынок... Из колонии вернулся.

Гости — кто с недопитой рюмкой, кто с насаженным ка вилку кружком колбасы — обернулись к Степе. Послышались восклицания:

— А ведь верно, Григорьев... как списанный.

— Вытянулся-то как! И худущий!

— Не с мамкиных разносолов — из колонии все-таки... А там не зажируешь.

Степа осторожно отвел дядину руку:

— Не положено мне...

— Чего такое? — удивился Илья Ефимович.