Том 1. Греция

Трудно стать человеком, который хорош —Безупречен, как квадрат,И рукою, и ногою, и мыслью…Даже слово Питтака, хоть и мудр его язык, —«Знатным мужем быть нелегко» —Слышится мне неладным…Только богу ведь это дано;А смертному люду нельзя не быть дурным,Если сжало его необорное несчастие,Всякий в доброй доле добр, в злой доле зол:

Кого любят боги, тот и лучше всех…Оттого и не брошу я сужденных мне летВслед пустой надежде на несбыточное —Между нами, рвущими плоды широкой земли,Непорочного взыскуя человека;А найдись мне такой – я повестил бы вам о нем…И того я рад любить и хвалить,Кто не делал в жизни нарочного зла;С неизбежным же и боги не борются…Пусть не будет он недобр, пусть не будет закоснел,Пусть он знает Правду, нужную городу, —

И такой он здоров, и такого мне довольно, и такого я не попрекну:Ведь и так несчетно племя пустых людей;Что без примеси дурного – то и благо!

Эта спокойная всеприемлющая ясность, мягкость и доброжелательность Симонида навсегда осталась в благодарной памяти греческих читателей. Величавая страстность Пиндара не заслонила ее: Симонид был человечнее. «В сострадании он превосходит даже Пиндара: тот поражает великолепием, этот обращается к чувствам», – писал через пятьсот лет Дионисий Галикарнасский. Счастливо сохранившимся образцом этого свойства Симонидовой поэзии дошла до нас его «жалоба Данаи», брошенной в море с младенцем Персеем, – один из самых по-современному звучащих отрывков во всей греческой поэзии:

…Когда в чеканном челнеЗашумел дующий ветер,Когда взволновавшаяся зыбьЗакачала его течением,То, обнявши нежной рукой Персеяс заплаканными щеками,

Сказала она: «Как тяжко мне, сынок!Млечною твоею душойДремлешь ты в нерадостном тереме,Сбитом медными гвоздями,Под лунным светом сквозь синий мрак.Над кудрями твоими ты не чуешьСоленой глуби встающих волн,Не слышишь воющего ветра,Лежишь, пригожий,Закутанный в красную шерсть,Не повернешь и ушко к словам моим,

Словно тебе и страх не в страх.Спи, маленький, спи, —Пусть уснет и море,Пусть уснет и горе,Пусть к нам переменится воля твоя,Родитель Зевс, —Прости мне эту дерзость ради сына».

Большинство сохранившихся фрагментов Симонида, по-видимому, осталось от френов (в том числе и эта жалоба) и эпиникиев (эпиникии его были собраны александрийскими учеными в несколько книг по видам побед: борцам, бегунам, колесничникам и т. д.), значительно меньше – от традиционных гимнов, пеанов, дифирамбов, энкомиев; большой известностью пользовались его элегии гражданского содержания и стихотворные надписи («эпиграммы»), приписывались ему даже трагедии. Первую славу он снискал, работая в Афинах при меценатствующих тираннах Писистратидах; после падения тираннии уехал в Фессалию под покровительство краннонских Скопадов; некоторое время странствовал по Греции, оставляя по себе память острыми изречениями и высокими гонорарами, которые он брал за эпиникии; потом вновь вернулся в Афины, примирившись с демократическим режимом и даже сочинив надпись для памятника тиранноборцам. Вершиной его успеха были годы греко-персидских войн: друг Фемистокла и Павсания, он сумел найти поэтические слова для выражения всеэллинского патриотизма, так трудно дававшегося полисной Греции и так картинно запомнившегося потомству. Это ему принадлежит знаменитая эпитафия спартанцам, павшим при Фермопилах, —

Путник, весть передай согражданам в Лакедемоне:     Их приказаньям верны, здесь мы в могиле лежим,