Том 1. Юмористические рассказы

Распорядителя сменил помощник редактора, смененный, в свою очередь, уже за жареной курицей, одним из почитателей таланта, вероятно, врачом, потому что он все время вместо «юбиляр» говорил «пациент».

Потом поднялась в конце стола какая-то темная и очень пьяная личность, которая вообразила почему-то, что присутствует на похоронах, и, глотая слезы, выкрикивала:

— Дор-рогой покойник! Научи нас загробной жизни! Мы пла-чем! Неужели тебе наплевать?!

Личность стали успокаивать, но за ее честь вступилась другая личность, а чей-то голос предложил вывести всю компанию «под ручки, да на мороз».

А юбиляр все стоял и слушал.

Курицу съели всю, как съели рыбу. На что теперь надеяться? На кусок сыра? Двадцать пять лет человек работал…

Он тяжело вздыхал, и только пролетевшая мимо вилка несколько развлекла его, задев слегка за ухо.

— Если бы я был пьян, — думал он, — я бы все это мог, а так я не могу… Уйти, что ли?

Он подвинулся ближе к стене и стал боком пробираться к двери.

Его ухода не заметили, потому что как раз в это время, не желая уступать друг другу очереди, говорили два оратора зараз.

— Этот честный труженик успевал в то же время быть и отцом семейства! — кричал один оратор.

— Выявляя сущность дерзновения, он влек нас к безднам аморального «я», — надрывался другой.

— И как сейчас вижу я твою располагающую фигуру! — вставил пьяный похоронщик.

Омнибусов оделся и стал шарить на вешалке, отыскивая свой шарф.

— Вам чего, господин хороший? — вдруг выскочил откуда-то швейцар. — Вы кто такой будете?

— Я… Я юбиляр… — пробормотал Омнибусов, сам себе не веря. — Не кричите, ради бога, а то они услышат…

— Ага! Услышат? Я тебе, милый мой, не потатчик! Вчера шубу слямзили, на прошлой неделе шапку из-под носу уперли, такие же вот юбиляры, как и ты. Микита! Бери юбиляра под левое крыло. В участке разберут. Я до тебя, милый мой, давно добираюсь. И как он только парадную дверь открыл, что и не щелкнула? Ловкачи — мазурия!

Омнибусов ехал на извозчике в горячих объятиях дворника и тихо улыбался.

Мог ли он думать, что весь этот ужас может так скоро, так хорошо и, главное, так просто кончиться!

Талант

У Зоиньки Мильгау еще в институте обнаружился большой талант к литературе.

Однажды она такими яркими красками описала в немецком переложении страдания Орлеанской девы, что учитель от волнения напился и не мог на другой день прийти в класс.

Затем последовал новый триумф, укрепивший за Зоинькой навсегда славу лучшей институтской поэтессы. Чести этой добилась она, написав пышное стихотворение на приезд попечителя, начинавшееся словами:

Вот, наконец, пробил наш час,И мы увидели ваш облик среди нас…

Когда Зоинька окончила институт, мать спросила у нее:

— Что же мы теперь будем делать? Молодая девушка должна совершенствоваться или в музыке, или в рисовании.

Зоинька посмотрела на мать с удивлением и отвечала просто:

— Зачем же мне рисовать, когда я писательница.

И в тот же день села за роман.

Писала она целый месяц очень прилежно, но вышел все-таки не роман, а рассказ, чему она сама немало удивилась.

Тема была самая оригинальная: одна молодая девушка влюбилась в одного молодого человека и вышла за него замуж. Называлась эта штука «Иероглифы Сфинкса».

Молодая девушка вышла замуж приблизительно на десятой странице листа писчей бумаги обыкновенного формата, а что делать с ней дальше, Зоинька положительно не знала. Думала три дня и приписала эпилог:

«С течением времени у Элизы родилось двое детей, и она, по-видимому, была счастлива».

Зоинька подумала еще дня два, потом переписала все начисто и понесла в редакцию.

Редактор оказался человеком малообразованным. В разговоре выяснилось, что он никогда даже и не слыхал о Зоиньком стихотворении о приезде попечителя. Рукопись, однако, взял и просил прийти за ответом через две недели.

Зоинька покраснела, побледнела, сделала реверанс и вернулась через две недели.

Редактор посмотрел на нее сконфуженно и сказал:

— Н-да, госпожа Мильгау!

Потом пошел в другую комнату и вынес Зоинькину рукопись. Рукопись стала грязная, углы ее за-крутились в разные стороны, как уши у бойкой борзой собаки и вообще она имела печальный и опозоренный вид.

Редактор протянул Зоиньке рукопись.

— Вот-с.

Но Зоинька не понимала, в чем дело.

— Ваша вещица не подходит для нашего органа. Вот, изволите видеть…

Он развернул рукопись.

— Вот, например, в начале… ммм… «…солнце золотило верхушки деревьев»… ммм… Видите ли, милая барышня, газета наша идейная. Мы в настоящее время отстаиваем права якутских женщин на сельских сходах, так что в солнце в настоящее время буквально никакой надобности не имеем. Так-с!

Но Зоинька все не уходила и смотрела на него с такой беззащитной доверчивостью, что у редактора стало горько во рту.