Том 1. Муза странствий

Вот я рассказал, какого типа был Леонид Михайлович Кастырин. Дымчатые глаза его смотрели всегда без живости, и слова произносил он медленно. Удивлялись многие, чего выслуживается этот человек в столице, в кавалерии, да еще в гвардейской. Ездил он плохо, службу знал нетвердо и ею не увлекался. В карты поручик играл порядочно, но, опять-таки, без особой охоты, без задора: мог прекратить игру после первой же талии, а мог просидеть до той полоумной поры, когда сквозь случайно раздернутые гардины вдруг глядится в прокуренную комнату немо и чутко белесость утра…

– Знаешь, друг Кастырин, тебе надо жениться, – говорил поручик Лонгвинов, дожидаясь в кастыринском кабинете за малагой вечера, прогуливаясь по коврам и насвистывая знакомые мотивы. – Да, брат, твое призвание – женитьба… Как хочешь!

Кастырин, в бухарском архалуке сидевший с ногами в углу большого дивана, усмехнулся под тонкими своими усами:

– Ты скажешь…

– Нет, уверяю тебя, – продолжал Лонгвинов, приостанавливаясь, – женись, выходи в отставку и езжай в свои курские дебри, – вот твоя звезда, – и он налил себе малаги в стакан.

Разговор этот был совершенно случайный. Безусловно, Лонгвинов ничуть не интересовался звездой своего приятеля и сболтнул про женитьбу просто так, оторвавшись от мыслей, устав подбирать губы для свиста, – и запил все добрым глотком вина.

Вечером играли в карты. Метал банк Кастырин. Карта шла ему, когда поднялся из-за стола всегдашний непоседа Лонгвинов, а за ним молодой Тюль. И Лонгвинов предложил компании ехать на бал к Трубчевским.

– Да, – отвечал большеусый кирасир Литович, – верно, сегодня именины старика. Но… постой, мы же в сюртуках!

– А разве мы не можем съездить и переодеться? – спросил Лонгвинов.

– Ну да, можем, – согласился Литович.

– Стало быть, едем переодеваться! А затем сюда, господа, и отсюда – хором к Трубчевским.

Так и сделали…

Высокие часы на высокой лестнице в коричневом доме на Шпалерной показывали три четверти одиннадцатого, когда офицеры прошли по этой лестничной площадке, взбивая мельком прически, одергивая колеты и мундиры, охорашиваясь, позванивая тоненькими бальными шпорами по отлогим ковровым ступенькам.

Уже было душно по зале, и позолота, и тюрбаны, и перья маячили. Туго волновалась публика в дверях; пахло тут, подле табачного запаха мужчин, и потом; поверх кованых воротников лоснилась испариной согретая кожа, а крахмальное лощеное белье у некоторых молодых людей делалось сыроватотеплым, и высокие воротнички отгибались свободнее. Поручик Кастырин, вставши в дверях желтой гостиной, так и остался бы стоять тут до ужина, но уединение в кругу бального говорливого круговорота, под резонансом высоких потолков, под врачующие напевы согласных музыкантов, которые, рассевшись за балюстрадой на этаже хор, опять впряглись в игру и ведут, ведут непрерывным кругом, кружат да кружат более тридцати пар танцующих… уединение кастыринское нарушил все тот же неутомимый Лонгвинов.

– Ну, дружок, идем, я должен рекомендовать тебя прелестной незнакомке, – проговорил конногвардеец, беря приятеля под руку, – она очень тобой заинтригована…

– Постой, о ком это ты? – пробовал расспрашивать Кастырин, увлекаемый под руку. – Я ее знаю?

– Она тебя знает и просила представить тебя… ну, что? – и конногвардеец повлек однополчанина. – Она Угличина, Наталья Ильинишна…

– А, я ее знаю… – только и успел ответить Кастырин, ибо они уже продвинулись к стулу Натальи Ильинишны. Она уже смотрела на него улыбаясь, замедлив помахивание страусового веера, – и Леонид Михайлович поникнул под ловкое исполнение шпорами, видя, что он знаком, уже встречался, но страшный невежа…

– Да, мы с вами встречались, а вы, наверное, запамятовали, – проговорила девушка, опуская веер на колени, а взгляд ласково держа на высоте кастыринского взгляда. – Пожалуйста, я нисколько не в претензии. С кем не бывает рассеянности? Вас, думаю, удивит, но я должна буду расспрашивать вас о той серой лошади, на которой вы третьего дня так резво ехали по Итальянской…

И, оставшись подле стула Угличиной, Леонид Михайлович должен был рассказывать о своей серой Атласной, о ее резвости, о ее родителях, – и барышня внимательными вопросами показала, что она не праздно любопытствует. Потом она просила провести ее в гостиную, – поручик исполнил это вежливо и, пожалуй, с некоторой неловкостью в движениях. В гостиной же ему довелось добывать для дамы оршад. И, окончательно закружившись, он стоял подле, отвечая ей исполнительно, кашлял при молчании и хмурился.