Том 1. Муза странствий

Потом его водят, препровождают, он повинуется всем. Некто в галунах берет его руку и смотрит на ладонь. После этого его отводят в помещение кочегаров (глаза у всех подведены угольной пылью, – подчерненные, легко отличимые глаза кочегаров), – сажают за стол, дают есть – маргарина, колбасы, кофе с конденсированным молоком. После этого он переодевается в синий, чистый рабочий костюм – преступный стыд не покидает его и тут. В этом костюме он проследовал в высшую комнату; там приказали ему снова раздеться – и новое платье его было уже в угольной пыли. Легкая фуражка со слюдяным козырьком оказалась на его голове, на шее – сетчатая салфетка, на босых ногах – колодки с деревянными подошвами.

Тогда, один за другим, переодетые, кочегары стали спускаться по отвесным, сквозным железным лестницам в разверстое пространство, где ходили, крутились, шумели, дышали теплым маслом, нашатырем или просто металлом глянцевитые полированные машины – спустились до самого железного дна – пола – и прошли к шипящим котлам: право, стремительное круговращение машин, оцепленное мостиками, решетками и лестницами, оставшееся за железной дверью, казалось теперь прохладным, просторным раем!..

Однако часа через два его столбняк рассеялся. Голый по пояс – он сразу же изорвал свой тельник, зацепившись в проходе между котлами, и обжег локоть, – надвинув слюдяной козырек на глаза, Абелунг приловчился сперва кидать уголь в топки, потом подламывать спекшуюся огненную массу саженным пудовым ломом, а еще несколько позже разравнивать ее длиннейшим скребком; и он не забывал больше надевать на руку суконную варежку.

Так стоял он вахту заболевшего кочегара.

Прошло время, их сменили, они поднялись наверх, приняли душ, переоделись, поужинали в полночь, выпили шнапса и легли спать. А утром их опять разбудили на вахту…

Так шло время до Порт-Саида. Абелунг освоился с товарищами. После полудня, – после вахты и обеда, – курил на палубе, смотрел на море, щурился от солнца. Все знали, что он пробирается на Восток, в Китай. А он в свою очередь знал, что в Порт-Саиде ему придется сойти на берег – иначе нельзя. Так объяснил старший механик.

В Порт-Саид пришли на закате; свежий ветер африканской зимы тянул с берега, из каменного города с плоскими крышами высоких домов. Абелунг переоделся в свой костюм. Его позвали к механику, и он получил заработанные у котлов деньги. «Не проговоритесь на берегу, что ехали на нашем пароходе, – сказал механик еще раз. – Желаю счастья в дальнейшем путешествии».

Быстро, по-африкански, темнел воздух, и когда Абелунг садился в лодку, на высоком борту горели огни. Абелунг был растроган, охмелел: старшина вахты Мартенс подарил ему макинтош, отличное английское офицерское пальто кремового цвета; сосед по котлу слева, Шенберг – кожаные новые перчатки, трубку и табак; кроме того, в глубоких карманах макинтоша находилась целая колбаса, бутылка шнапса, узкий хлеб, зеркальце, сигары…

Лодочник греб к берегу. На берегу ожидала египетская полиция – что сделает она с путешественником без паспорта? Вернее всего, вышлет в Марсель. А в Марселе…

Лодка проходила под стеной большого парохода. Это англичанин, какой-то «City», многоэтажные палубы окрашены в темно-желтый цвет… Абелунг указывает лодочнику на трап англичанина. Абелунг опять впадает в столбняк отчаявшейся храбрости и, стоя, набивает трубку.

Заплатив за проезд, он поднимается по трапу. У входа на палубу стоит вахтенный матрос; он облокотился на поручни и насвистывает; индийская прислуга – узколицые люди в пестрых чалмах – чистят медь рубок. Абелунг идет направо, поднимается по открытой лестнице, вступает на длиннейшую террасу. Он проходит ее медленно и строго; две дамы в меховых шубах смотрят из лонгшезов на огни чужих пароходов, – две дамы, больше никого. Абелунг поднимается этажом выше, на следующую галерею. Но шлюпки на талях еще выше, – и еще одну короткую лестницу одолевает он. Большой воротник макинтоша поднят, трубка потухла. Стараясь не стучать, Абелунг приближается к очереди шлюпок. Они все одинаковы, велики, плотно закрыты брезентами, хитро увязаны по бортам. Но нужно следовать совету Мартенса!

Абелунг заходит в тень. Припоминая упражнения на параллельных брусьях, он подтягивается. Булка сломана, но бутылка цела – и… вот брезентовая поверхность, туго натянутая. Теперь преступника видят, разумеется, со всех сторон. Он ложится пластом, находит в кармане нож, раскрывает его. Биенье сердца отдается в горле, но рука сильна, черт возьми, – она вспарывает брезент под прямым углом. Угол этот с некоторой лихорадочностью загибается, и тело, неловкое, глупое тело, начинает проползать внутрь лодки, стукаться, умещаться, рука снова закрывает брезентовый угол.

Он почувствовал испарину облегчения, переждал, а потом протянулся как мог и, снявши шляпу, с кулаком в изголовье, решил дремать…

Сырость будила его несколько раз за ночь.