Том 1. Новые люди

В дворницкой сыро, темно, кругом лавки нечистые. Днем я все одна да одна. Даша, и та редко дома бывала, особенно в праздник. Часу в десятом придет Платон пьяный, колобродить начнет, безобразия пойдут разные… Уж, думаешь, пусть бы дольше не приходили; одной-то хоть и страшно, и скучно, а все-таки лучше.

Время шло, а о Николае не было ни слуху, ни духу. Но я не беспокоилась: пусть, думаю, устроится на новом месте, – придет.

Но вместо Николая явился ко мне раз приятель его, Митя. Этот Митя у него и проживал, не знаю уж, зачем Николай вел с ним дружбу. Его из полиции со службы выгнали; хитрый он был человек, враг между нами; ссорил нас часто; мне про Николая все передавал, а ему про меня наговаривал. Душу имел самую подлую, а видом был красавец мужчина: черные волосы вьются, глаза синие с поволокой, руки как у барина. Николаю нравилось, что этот самый Дмитрий Ма-уткин умеет всякую просьбу написать, проведет и выведет, к себе в адвокаты его готовил.

Я Митю встретила ласково.

– Здравствуйте, здоровы ли? Давно вас не видно. Присядьте, гость будете.

– Да что, Прасковья Александровна, я вам весть принес. У Борисова вчера благословенье было. Слезно он просил вам не говорить, да я уж, вас жалеючи, не утерпел.

– Господи! – говорю, а сама побледнела, – с кем же это?

И я узнала, что Николай давно уж невесту себе присмотрел, племянницу придворного поставщика, Лизку. Она была с деньгами, из себя такая дурная, ее за него бы не отдали, да уж влюбилась очень. Митя мне все рассказал.

– Что же вы, Прасковья Александровна, теперь предпринять намерены? Если желаете, я могу выяснить, что именно, ввиду вашего положения…

Я встала, перекрестилась на образ и говорю:

– Ничего я делать не намерена, ничего мне не нужно. Господь с ним! А вы, Дмитрий Васильевич, уйдите пока.

Митя ушел, я осталась одна.

Ту ночь я вовсе спать не ложилась. Ребенка было жаль. В Воспитательный очень не хотелось отдавать. Знала я, как там сладко.

VII

Я сидела вечером одна у окошка; в дворницкой никого не было. На дворе еще не совсем смерклось, а кругом меня давно тьма. Слышу, вошел кто-то, у двери возится, нейдет ближе.

– Кто там? – спрашиваю. Молчит.

Я испугалась.

– Да кто же это? отвечайте!

Вижу, подходит ко мне.

– Не бойся, Паша, это я! – говорит. Узнала я голос – стою, двинуться не могу. Он снял шубу, сел к столу.

– Темно тут у тебя, не видать ничего.

– Сейчас вот… огонь засвечу…

Опомнилась я немножко, отыскала на столе спички, а зажечь не могу, руки дрожат.

– Постой, я зажгу, – говорит.

Взял у меня тихонько коробку, лицо свое осветил. И как увидала я его тут в первый раз – обрадовалась, позабыла, что, может, это он прощаться со мною пришел; захотелось приласкаться к нему, прежнее воротить… Да вовремя удержала себя, стою, молчу.

Он зажег лампу, повесил ее, сел.

– Ну что ж, здравствуй, Паша.

– Здравствуй.

– И не спрашиваешь, что долго не шел, где гулял, какие дела делал?

– Что мне! Про то ты сам знаешь, а я тебя не касаюсь.

– Ты сердишься на меня, Паша?

– Не сержусь я; видит Бог – нет у меня зла к тебе.

– Паша, скажу по правде, я вот за каким делом пришел: завтра у меня свадьба; я и сам не рад теперь, что затеял, отказаться уж не могу; так дай ты мне расписку, что не препятствуешь браку. Я, право, и сам не рад, да делать-то уже нечего. Вот, расписка у меня готова, тебе только подписать.

Он стал проворно рыться в карманах, наконец вытащил небольшой клочок почтовой бумаги и положил на стол. Я молчала.

Он посмотрел на меня, подождал, что я скажу.

– Ну, так как же, Паша, расписку-то? Ты поверь, я бы рад отказаться, да уж нельзя. Подпишешь, что ли?

Пересилила я себя, слезы удержала, – отвечаю ему:

– Я обещалась себе и Богу – ничего тебе напротив не делать. Обещанья моего не нарушу.

В углу на окне стояла чернильная баночка, лежало перо; я перо взяла и поскорей на той бумажке расписалась; не препятствую, мол; а сама уж не стерпела, горько заплакала.

Гляжу – становится он передо мной на колени, поклонился в землю, сам плачет. Потом встал, обнял меня.

– Паша, – говорит, – веришь ли, вот как жаль тебя! И, кажется, если бы только можно было отказаться… Ты Бога ради прости меня. И вот десять рублей, последние мои деньги, потому теперь тебе скоро надо. Когда будешь больная, пришли ко мне Платона; я приду и денег принесу. Я и после женитьбы готов тебе всегда помочь. Но денег я не взяла.

– Господь с тобою и с твоими деньгами, Николай; только бы ребенок остался жив, – это для меня дороже всего; а помощи твоей я и теперь не приму, и после женитьбы не надо.

Обнял он меня, не пускает; и долго мы так стояли, плакали оба; наконец распростились навек.

После я узнала, что до священника в его приходе дошел слух обо мне – он венчать не соглашался; для него у меня Николай и взял расписку.

Митя потом смеялся надо мной, зачем я дала; он меня совсем за дуру считал.

VIII

Я затосковала. Сидишь одна, и дела никакого нет; хоть бы что-нибудь работать, все бы веселее.