Ее не интересовал жиденький, красненький графчик, похожий на молодого петушка, который еще не умеет хорошо кричать «кукареку»; ее интересовал Павел Павлович. Он показался ей таким удивительным, непохожим на обыкновенного Павла Павловича, ей иногда милого. В нем было что-то неуловимо-подчиненное, вероятно, им не сознаваемое, но все же такое, что сейчас можно было видеть, кто из них зависит от другого. Антонину это больно кольнуло.
«Гувернер!» – подумала она с легким неожиданным оттенком презрения.
Она вспомнила горячие речи Шилаева, его «благородные» и независимые планы, и его жалобы на обстоятельства, на судьбу… Действительно ли обстоятельства виноваты, или он сам?.. Достаточно ли крепки были в нем «убеждения», а мысли и намерения – тверды и ясны? А если не тверды и не совсем незыблемы – может быть, нечто внешнее, постороннее, ему неведомое, расшатало устои, которые внутри давно сгнили, потому что ни в основании, ни между ними нет железных скреп?.. Антонина смутно чувствовала все, не умея выразить себе этого ясными словами. И опять ей показалось, что она – чужая Шилаеву, что он далеко назади, хотя идет невольно по той же дороге – и только потому, что другой нет.
Она машинально двигалась вперед и, к своему удивлению, вышла на площадь, очень близко от цели своего путешествия.
В гостинице, минуя ascenseur, которого не любила, она поднялась по лестнице в третий этаж и в конце коридора постучала в дверь Вериной комнаты. Ей не отвечали. Она опять стукнула – и нажала ручку. Дверь отворилась. В комнате никого не было. Антонина в удивлении сделала несколько шагов по ковру. Она собиралась постучаться в другую дверь, которая вела в комнату Люси, – но портьера распахнулась и сама Люся выставила светло-красную голову с висящими слабыми локонами и посмотрела на Антонину водяными глазами, которые, узнав гостью, сделались вдруг пронзительно злы. Антонина, победив неприятное чувство, произнесла:
– Здравствуйте, Люся. А где же Вера Владимировна? Она дома? Павла Павловича, конечно, еще нет… Я его только что встретила…
– Вы его встретили? Отлично. Веры нет дома.
– Но… она скоро вернется?
– Не знаю.
– Как же? – спросила Антонина в замешательстве. – Я приехала за ней… У нас было условлено… Разве поездка в Монте-Карло не состоится?
– Не знаю.
Антонина начинала сердиться. Она хотела просто уйти, не прощаясь с этой невежливой девчонкой, – но Люся опустила портьеру, за которую держалась, вошла в комнату и приблизилась к Антонине. Одета Люся была небрежно, в голубую ситцевую кофточку, и Антонине показалось, что лицо ее неспокойно и бледно.
– Садитесь, – произнесла Люся с насмешкой в голосе. – Вера гуляет, и пока ее нет – я вас займу… Я даже рада, что так случилось… Давно я хотела с вами поговорить.
Неприятное чувство овладело Антониной. Она и сердилась, и боялась чего-то. Однако, стараясь быть спокойной, она взяла стул и села у окна, против Люси.
– Отлично. Я вас слушаю. Мне странно немножко: что может быть общего…
Люся засмеялась. Она стояла у дверей, заложив руки назад, и смотрела на Антонину.
– Вот я вам сейчас скажу, что общего, – произнесла она, все смеясь. Потом вдруг сделалась серьезной и помолчала несколько секунд.
Антонина ждала с мучительным нетерпением и робостью, для нее самой непонятною.
– Вы какую это комедию ломаете? – сказала Люся почти шепотом. – Я все вижу. Других обманете, а меня не обманете. Пусть, говорят, я странная; а для меня другие – странные. Просто все – разные, и отлично, что я не такая, как вы, лгунья, притворщица… Вы скажете, пожалуй, что любите Павла Павловича? Любите вы! Не любите, – а крутитесь, заманиваете, у других отнимаете для забавы… Экое развлечение, подумаешь! Я бы вас убила за это за все, – вот как я вас ненавижу!
Антонина, сначала изумленная, потом бледная от гнева, хотела закричать, заставить молчать эту сумасшедшую, – но вдруг выражение последних слов остановило ее. Странная догадка явилась перед ней. Сдерживаясь, она произнесла спокойно и холодно:
– А вам-то что? Вы так заботитесь о счастии сестры? Так преданно ее обожаете? Да ведь она не знает – значит счастлива…
– Не думайте, – прошептала Люся, злобно задыхаясь. – Я ей все скажу…
– Вот прекрасно сделаете; сейчас видно, что заботитесь об ее счастии… Скажете, что муж ее любит другую… Приятное известие… А впрочем, дело ваше… И сестра ваша… А Павел Павлович – мой, – прибавила она с намеренным ударением. – Он меня любит, как никогда никого не будет любить, и все, что захочу – я с ним сделаю…
Люся стала бледна, как мертвая; только ее волосы ярко и страшно краснели около безжизненного лица. Антонина испугалась и подумала, что ей, верно, сейчас сделается дурно.
Но Люся не упала в обморок. Она только стиснула зубы и, переводя дух, сказала очень тихо:
– Зачем он вам?
Антонина смутилась от этого простого вопроса. Она хотела сказать, что сама любит – и не могла. Но не потерялась и, не отвечая, спросила:
– А вам зачем?