Том 1. Охота жить

По высокой травинке у входа в шалаш взбиралась вверх божья коровка. Лезла упорно, бесстрашно... Старики загляделись на нее. Коровка долезла до самого верха, покачалась на макушке, расправила крылышки и полетела как-то боком над травами.

– Вот и прожили мы свою жизнь, – негромко сказал городской старик.

Анисим вздохнул: до странного показалась знакомой эта фраза. Не фраза сама, а то, как она была сказана: так говорил отец, когда задумывался: с еле уловимой усмешкой, с легким удивлением. Дальше он еще сказал бы: «Мать твою так-то». Ласково.

– Не грустно, земляк?

– Грусти не грусти – што толку?

– Што-то должно помогать человеку в такое время?

– У тебя болит, што ль, чего?

– Душа. Немного. Жалко... не нажился. Не устал. Не готов, так сказать.

– Хэх!.. Да разве ж когда наживесся? Кому охота в ее, матушку, ложиться.

– Есть же самоубийцы...

– Это хворые. Бывает: надорвется человек, с виду вроде ничего ишо, а снутри – не жилец. Пристал.

– И не додумал чего-то... А сам понимаю, глупо: что отпущено было, давно все додумал, – городской помолчал. – Жалко покоя вот этого... Суетился много. Но место надо уступать. А?

– Надо. Хэх!.. Надо.

– А так бы и пристроился где-нибудь, чтобы и забыли про тебя, и так бы лет двести! А? – старик засмеялся весело. Что-то опять до беспокойства знакомое проскользнуло в нем – в смехе. – Чтоб так и осталось все. А?

– Надоест, поди.

– Да вот все никак не надоест!

– А ты зараньше-то не думай про ее – не будешь страшиться. А придет – ну придет... Сколько там похвораешь! В неделю люди сворачиваются.

– Да...

– Ты вот вперед загадываешь, а я беспречь назад оглядываюсь – тоже плохо. Расстройство одно.

– Вспоминаешь?

– Но.

– Это хорошо.

– Хорошо, а все душу тревожишь. Зачем?

– Нет, это хорошо. Что же вспоминается? Детство?

– Больше – детство.

– Расскажи чего-нибудь! Хулиганили?

– Брат у меня был, Гринька, тот прокуда был, – Анисим улыбнулся, вспомнив. – Откуда чего бралось!.. И на войне-то, наверно, вперед других выскочил...

– Что же он вытворял? – живо заинтересовался городской старик. – Расскажи-ка... Пожалуйста, пока отдыхаешь.

– Хэх!.. – Анисим покачал головой, долго молчал. – Шельма был. Один раз поймал нас у себя в огороде сосед наш, Егор Чалышев, ну – выпорол. Задело, конечно: не пакости. Арбузишки-то зеленые ишо, мы их больше портили, чем ели. Ночью-то не видно: об коленку его – куснешь, зеленый – в сторону. Да. Выпорол с сердцем. Потом ишо отец добавил. Гриньку злость взяла. И чево придумал: взял пузырь свинячий – свинью тогда как раз резали, – растер его в золе... Знаешь, как пузыри-то делают?

– Знаю.

– Вот. Высушил, надул, нарисовал на ем морду страшенную... – Анисим засмеялся. – Где он такую харю видал?.. Ну, дождались мы ночи, подкрались тихонько к Егору на крыльцо, привязали за веревочку к верхнему косяку пузырь тот... Утром Егор открыл дверь-то – на улицу выходит, – а ему прям в лицо харя-то эта глянула... Мужик чуть в штаны не наворотил. Захлопнул дверь да в избу. Да давай в трубу орать: «Караул! У меня черт на крыльце!»

Городской старик громко захохотал. До слез досмеялся.

– Трухнул мужичок. А? Ха-ха!..

– Да, так Егора потом и звали: «Егорка, черт на крыльце!» А раз – мы уж побольше были – на покосе тоже... Миколай Рогодин – хитрый был мужик, охотник до чужого – и говорит вечером: «Гринька, – говорит, – подседлай какого-нибудь коня, хошь моёва, дуй в деревню, насшибай кур у кого-нибудь. Курятинки охота». Гринька, недолго думая, подседлал коня – и в деревню. Через недолго время привозит пяток кур с открученными головами. Мы все радешеньки. Заварили их тут же... Ну, и умели в охотку. А Миколай ел да прихваливал: молодец, мол, Гринька! А Гринька ему: «Ешь, дядя Миколай! Ешь, как своих».

Оба старика от души посмеялись. Городской закурил.

– Поматерился же он потом!.. А што сделаешь? – сам послал.

– Да... – городской старик вытер глаза. Задумался.

Долго молчали, думая каждый свое. А жизнь за шалашом все звенела, накалялась, все отрешеннее и непостижимее обнажала свою красу под солнцем.

– Ну, пойду с богом... – сказал Анисим. – Маленько вроде схлынуло.

– Жарко еще...

– Ничего.

– Корову-то обязательно надо держать?

– Как же?

Анисим взял литовку, подернул ее бруском. Поглядел на ряды кошенины – неплохо с утра помахал. А городской старик смотрел на него... Внимательно. Грустно.

– Ну, пойду, – еще раз сказал Анисим.

– Ну, давай, – сказал городской. – Ну и... прощай, – посмотрел еще раз в самые глаза Анисиму, ничего больше не сказал, пожал крепко руку и скоро пошел в гору, к дороге. Вышел к дороге, оглянулся, постоял и пошел. И пропал за поворотом.

Старик косил допоздна.

Потом пошел домой.

Дома старуха с нетерпением – видно было – ждала его.

– К нам какой-то человек приезжал! – сказала она, едва старик показался в воротчиках. – На длинной автонобиле. Тебя спрашивал. Где, говорит, старик твой?

Анисим сел на порожек, опустил на землю узелок свой...

– В шляпе? Старый такой...

– В шляпе. В кустюме такой... Как учитель.