Том 1. Отец

Возвращались пленные открыто, через проходную, и почти беспрепятственно. «На шпацир» Петр ходил изредка, но всегда удачно. Трудность заключалась лишь в том, что по возвращении в зону начиналась большая борьба с самим собой. Голод неудержимо влек к принесенной добыче. Но что такое две-три пачки галет или печенья для изголодавшегося человека? И, руководствуясь остатком сознания, Петр шел на лагерный «базар», чтобы променять это лакомство на кусочек хлеба. Нередко приходилось с грустью возвращаться в барак, поскольку не находилось меновщиков. Если же и находились, то часто к тому моменту за пазухой оставалось от пачек лишь несколько штучек, остальное было постепенно вытянуто оттуда голодным нетерпением.

В праздники, по местному обыкновению, после утреннего богослужения добродетельные женщины приходили из города к проволочной ограде, и часовые разрешали им передавать передачу. Едва ли можно себе представить, что происходило там при многотысячной массе голодающих! Следует только сказать, что и те и другие чаще всего расходились после такой передачи со слезами. Таковы были будни и праздники пленных в концлагере.

В первые годы войны (1914–1916) иногда приходили посылки из Красного креста, но при их раздаче военнопленным доставалась лишь незначительная доля. Громко, во всеуслышание по баракам высказывался ропот: «Царь-батюшка с господами забыли про нас, пируют, пропивают вшивую Россию, поэтому мы и умираем здесь, никому ненужные». Однажды вечером Петр, проходя мимо большой группы военнопленных, заинтересовался: что здесь такое, о чем говорят?

В центре внимания был мужчина лет сорока с выразительным и умным лицом, судя по произношению — из деревенских, и спокойным голосом рассказывал следующее:

— К тому времени было объявлено заседание Государственной Думы, для чего в Петроград стеклось множество господ всяких званий, чинов и рангов. В том числе был приглашен от народа из нашей волости почетный гражданин Яков Григорьевич Чистяков. Ему указали по его мандату место, рядом с которым размешались губернские господа. Яков подошел, помолился про себя и, почтительно раскланявшись с окружающими, сел. Зал заседания заполнили представители русской знати: генералы, адмиралы, помещики, фабриканты и прочие знатные и великие люди в разном облачении и разного обличья; усы и усики, бороды и бородки, бакенбарды, чубы и лысины, ленты и ордена, монокли и очки, золото и драгоценности — все сверкало от изобилия света в зале.

После продолжительного шума и людского гомона, когда все заседатели заняли свои места, председательствующий колокольчиком водворил в зале полную тишину:

— Господа! — начал он, — из многих вопросов государственной важности нам прежде всего надлежит разрешить первый и самый важный: сегодня наша великая держава, кроме внешней опасности от изнурительной войны с немецкой империей и ее союзниками, стоит еще и перед внутренней нарастающей опасностью от народных волнений, происходящих по городам и селам империи. Сегодня один вопрос, требующий немедленного решения: что делать?

После этого вступления один за другим выходили знатные люди нашей империи и произносили речи. Одни предлагали сократить налоги, другие увеличить; одни — повысить жалование, другие отрицали это; некоторые требовали увеличить жандармские корпуса, полицию, привлечь армию к внутренней охране порядка, ввести более строгие законы и многое, многое другое. Два дня взволнованно гудел зал заседаний Государственной Думы, но из всех предложений не находилось ни одного достойного общего одобрения. К концу третьего дня один из почетных депутатов в губернаторском чине, сидевший позади Якова Григорьевича, встал и огласил:

— Господа! В течение этих двух с половиной дней мы слышали высказывания известных нам знаменитых особ, но ни одно из них не заслужило всеобщего одобрения. Я предлагаю дать слово представителям непосредственно от народа и конкретно указываю на личность почетного гражданина моей губернии Якова Григорьевича Чистякова.

Весь зал обернулся в сторону Якова Григорьевича и громкими, продолжительными рукоплесканиями подтвердил предложение генерал-губернатора. Яков Григорьевич встал с каким-то свертком в руках, неторопливо вышел из рядов и поднялся на трибуну. Его простое, но выразительное лицо, окаймленное черной окладистой бородою, выражало спокойствие и невольно располагало к себе.

— Господа! Что я по сравнению со всеми вами и что могу сказать вам после высказанных многочисленных речей? Ведь я всего только простой русский мужик от сохи.

Зал повторил свое расположение оратору еще более громкими и продолжительными рукоплесканиями. В это время Яков Григорьевич достал из своего сверточка Библию и, открыв ее, что-то коротко проговорил про себя.

— Ну что же, если вы настаиваете на том, чтобы я высказался, то мы прежде внимательно послушаем, что скажет нам Господь через Свою святую Библию.