Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849

— Что́ ни на что не похоже?

— Да то, что вы мне не даете покою.

— Да полно же, Оля; ведь тебе самой, плутовка, хочется, чтоб тебе не давали покою.

Снова послышался смех.

— Ну, мир, что ли, Оля? да отвечай же…

— Не сто́ите вы, право…

Но хотя он и не стоил, а все-таки личико понемногу оборачивалось к нам.

— За что ж ты сердишься на меня, дурочка? — спросил Брусин.

— Ах, отстань от меня! ты глупый и ничего не понимаешь. — Ольга потупилась.

— Благодарю за комплимент.

— Это не комплимент, а правда. Не правда ли, Николай Иваныч, ведь он глупый?

— Не знаю; я так думаю, что не совсем.

— Ну, вот вы какие! и вы за этого негодного! а право, премиленькая у вас квартирка.

Молчание. Очевидно, ей ужасно хотелось, чтоб ее пригласили на эту миленькую квартиру.

— Оля! а Оля! — молвил Брусин.

— Что еще?

— Знаешь ли, что я вздумал?

— Вот какой глупый! разве я Анна-пророчица, чтобы знать, что ты думаешь.

— А я думаю, кабы ты…

— Вот еще вздор какой! пойду я к тебе на квартиру! с меня и своей довольно.

— Да я и не думал тебя приглашать…

Ольга зарделась.

— Совсем и не думал, — продолжал Брусин, в свою очередь кокетничая, — я просто хотел попросить тебя запереть окошко.

— А вам что за дело до моего окошка?

— Да так; видишь некоторые лица… неприятно! Право, заперла бы ты окно, Оля!

— Ну вот, теперь уж ты начал бесить меня. Мало мы ссоримся! довольно, что и я иногда пристаю к тебе.

— Попалась, плутовка! ну, за это — надевай же шляпку да и марш к нам.

— Она уж была у тебя? — спросил я его, покуда Ольга собиралась.

— Нет; это в первый раз.

— Хорошая девушка!

— Не правда ли? и какое сердце! я когда-нибудь расскажу тебе…

— Поздравляю тебя.

— А ты и не заметил ничего? уж мы давно…

— Как же, как же! куда мне заметить!

Через несколько минут она была у нас. Брусин был вне себя: он целовал ее руки, целовал ее губы, глаза, прижимал ее к сердцу и потом опять целовал, опять обнимал, до того даже, что мне сделалось тошно.

— Да полно же тебе, Дмитрий! — говорил я, — ты точно ребенок.

— За дело ему, — отозвалась Ольга, — за дело! все платье на мне измял, негодный!

А между тем сама не только не противилась ласкам Брусина, а еще пуще раззадоривала его.

Наконец он выпустил ее из рук; с ребяческим любопытством начала она оглядывать каждый уголок нашей квартиры. Квартира была, как и все петербургские квартиры, предназначенные для помещения капиталистов; всего две комнаты: одна для меня, другая для Брусина, и обе очень скудно убраны; но Ольга осталась довольна. В особенности ей нравилась комната Брусина. Она попеременно садилась то на диван, то на кресло — и все находила преудобным. Стала даже давать советы, как все устроить к лучшему, и весьма удивлялась, как это у Дмитрия нет в заводе кровати, и тут же изъявила сомнение в удобности дивана.

— Да ведь я не женат, — говорил Брусин, — зачем мне кровать?

Она покраснела.

— То-то вот и есть, — говорила она, — не умеете вы ничего сделать; вот я бы поставила там, у задней стены, кровать, купила бы ширмочки; тут бы диван и стол, там кресло…

— Так ты бы нам и устроила все, Оля.

— Это что выдумал! ведь я тебе чужая.

— Да ты не будь мне «чужая».

— Как же это можно! ведь я тебе не сестра.

— Да ты… будь моей женой.

Ольга засмеялась.

— Это еще что! ведь я не какая-нибудь! смотрите, я и дяденьке пожалуюсь — вот как!

— А! у вас есть и дяденька? — спросил я.

— Есть; и пресердитый; он теперь в Москве, а то бы…

— Ну, что ж, если б он был здесь? — спросил Дмитрий и протянул руку, чтоб обнять ее талию.

— А то, сударь, — отвечала она, ударяя его по руке и увертываясь от его объятий, — что он не позволил бы всякому негодному мальчишке не давать покоя честной девушке.

— В самом деле? — сказал Брусин и быстро поцеловал ее в самые губки.

— Ах, да что ж это за негодный такой! Вот тебе, вот тебе за это, скверный мальчишка!

И она пребольно выдрала его за ухо, но он ничего; даже схватил наказывавшую его ручку и с большим аппетитом поцеловал. Правда, что ручка была такая маленькая да пухленькая.

Так проболтали мы целый вечер, и, право, превесело провели время; Ольга разливала нам чай, а Брусин весь растаял от удовольствия. Под конец она даже развернулась и выказала себя определительнее; она закурила папироску и затягивалась не совсем дурно; потом начала класть ногу на ногу и опираться рукою в колено с особенной грацией, свойственной только известного рода женщинам.

Однако совсем у нас не осталась, как я сначала было предполагал, да, впрочем, и Брусин много не настаивал.

На другой день она опять пришла к нам; те же самые сцены повторились, что и накануне, с тою разницей, что она распоряжалась в нашей квартире, как полная хозяйка, все передвигала с места на место, беспрестанно дразнила Брусина, заставляла его бегать; словом, подняла такую кутерьму, какой, верно, наша скромная квартира никогда не видала в стенах своих.