Том 1. Стихотворения

Противоположную точку зрения высказывал В.П.Правдухин: «Будем помнить, что в нарочитом имажинизме, символизме, футуризме мы не найдем спасения и выхода к широким далям искусства, и мы видим, как от них постепенно уходят настоящие художники, например, Есенин, который тремя стихотворениями „Волчья гибель“, „Не жалею, не зову, не плачу“ (№ 2 — „Кр. новь“, 1922), „Все живое особой метой отмечается с ранних пор“ (кн. 3. „Красная новь“, 1922), сразу — звериным прыжком, — послав к черту свои прежние камерные упражнения, которые нужны лишь бездарным Шершеневичам, очутился опять на свободе и вновь обрел себя, словно снова родился» (журн. «Сибирские огни», Новониколаевск, 1922, № 4, сентябрь-октябрь, с. 157). А.В.Бахрах, осудив богоборческие поэмы Есенина как свидетельство будто бы убитой в нем веры, как «известную позу» и «удаль ради удали», отмечает, что «залог к спасению у него есть». «…Спасет его — чувство, что и ему самому подчас „наплевать“ на все это — это помимо него — поэзия наитием, ибо в поэзии он Моцарт. Слишком больно было бы думать, что вдохновение его истощается, что блекнут краски, что ему не вылезти из тупика. Вместе с ним понадеемся, что „Ничего, что споткнулся о камень. Это к завтраму все заживет“» (альм. «Струги», кн. первая, Берлин, 1923, с. 204).

В последующем критики писали прежде всего о высоких поэтических достоинствах стихотворения. Так, А.З.Лежнев, отметив, что Ст24 — «лучшая из книг» поэта, отнес это стихотворение к числу наиболее значительных из вошедших в нее (ПиР, 1925, № 1, январь-февраль, с. 131). И.Н.Розанов обратил внимание на одну из особенностей лирического героя Есенина: «Он постоянно называет себя „хулиганом“, „разбойником“, „уличным повесой“, „озорником“». Далее он цитирует стихотворение, комментируя его так: «Но все это с надрывом: настоящей удали, веселого беззаботного озорства мы у него никогда не находим. Это не былинный Васька Буслаев. Он только крепится и сам себя подбадривает» (журн. «Народный учитель», М., 1925, № 2, февраль, с. 112–115).

«Мир таинственный, мир мой древний…» (с. 157). — Журн. «Культура и жизнь», М., 1922, № 2/3, 1-15 марта, с. 3–4; журн. «Вещь», Берлин, 1922, № 3, май, с. 9; Грж.; Гост., 1923, № 2, с. 3; Ст. ск.; М. каб.; Ст24.

Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).

Беловой автограф — РГАЛИ, без даты. Сохранилась фонограмма авторского чтения от 11 января 1922 г. Датируется по помете в наб. экз. 1921 г.

В первопечатном тексте и ряде последующих публикаций и перепечаток стихотворение имело заголовок «Волчья гибель», который был снят при подготовке Грж. и не восстановлен в наб. экз. Однако в восприятии современников, в критике и мемуарах стихотворение, как правило, фигурировало под своим первоначальным заглавием.

И.И.Старцев рассказывал, что ст. 21 первоначально имела другую редакцию — «Зверь припал и из черных недр». Он вспоминал: «В этот же день Есенин читал „Волчью гибель“ в «Стойле Пегаса». Возвращаясь домой после чтения, он по дороге сделал замечание: „Это я зря написал: „Из черных недр кто-то спустит сейчас курки“. Непонятно. Надо — „Из пасмурных недр“. Так звучит лучше“. И, придя домой, сейчас же исправил» (Восп., 1, 413). Рукопись, о которой рассказывает И.И.Старцев, неизвестна, в имеющихся источниках приводимый мемуаристом вариант не зафиксирован. Он же сообщает, что стихотворение было написано Есениным в день выступления «с маху».

Другой мемуарист, И.И.Шнейдер, повествует о совсем других обстоятельствах, при которых было написано стихотворение (там же, 2, 40). Он утверждает, что в авторском чтении ст. 17 и 18 звучали: «…тягуче колка

эта песня…». Однако в фонографической записи отчетливо слышно: «тягуче колко». Он также сообщает, что в беловом автографе «Есенин вычеркнул название» стихотворения (см. И.Шнейдер «Встречи с Есениным», М., 1974, с. 49). Действительно, в автографе (РГАЛИ) есть заглавие «Волчья гибель», но и вписано оно и вычеркнуто — не рукой автора.