Язык булыжника мне голубя понятней,Здесь камни — голуби, дома — как голубятни,И светлым ручейком течет рассказ подковПо звучным мостовым прабабки городов.Здесь толпы детские — событий попрошайки,Парижских воробьев испуганные стайки,Клевали наскоро крупу свинцовых крох —Фригийской бабушкой рассыпанный горох.И в памяти живет плетеная корзинка,И в воздухе плывет забытая коринка,И тесные дома — зубов молочных рядНа деснах старческих, как близнецы, стоят.Здесь клички месяцам давали, как котятам,И молоко и кровь давали нежным львятам;А подрастут они — то разве года дваДержалась на плечах большая голова!Большеголовые там руки подымалиИ клятвой на песке, как яблоком, играли...Мне трудно говорить — не видел ничего,Но все-таки скажу: я помню одного, —Он лапу поднимал, как огненную розу,И, как ребенок, всем показывал занозу,Его не слушали: смеялись кучера,И грызла яблоки, с шарманкой, детвора.Афиши клеили, и ставили капканы,И пели песенки, и жарили каштаны,И светлой улицей, как просекой прямой,Летели лошади из зелени густой!1923