Том 1: Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств

«Боже мой, Боже мой… — невольно застонал старик. — Какой позор, какой позор!.. Мое дитя, мое нежное, любимое дитя с каким-то мужчиной… С кем? Кто бы это мог быть? Всего только три дня, как мы приехали в Гардоне, и раньше она не знала никого из этих вылощенных франтов — ни этого узколобого графа Убальди, ни итальянского офицера, ни этого мекленбургского барона… Только на второй день после приезда они познакомились во время танцев и уже один из них… Нет, он не мог быть первым, нет… это, наверное, началось еще раньше., еще дома… Ияничего не знал, ничего не подозревал, дурак набитый… Но что я вообще знаю о них?.. Целый день я работаю на них, сижу по четырнадцать часов в конторе, точно так же, как прежде в железнодорожных вагонах с чемоданом, набитым образцами… зарабатываю для них деньги… деньги, чтобы они были богаты… А вечером, когда я возвращаюсь, усталый, разбитый, их нет дома: они в театре, на балу, в гостях… Откуда мне знать, как они проводят целые дни? А теперь я знаю только одно: что мое дитя по ночам отдает мужчинам свое юное, чистое тело, как уличная девка… О! какой позор!»

Старик продолжал стонать. Каждая новая мысль растравляла его рану; ему казалось, будто его окровавленный мозг лежит перед ним и в нем копошатся красные черви.

«Но почему же я все это допускал?.. Почему я лежу теперь и терзаюсь, в то время как эта распутница спокойно спит? Почему я сразу не ворвался к ней в комнату и не сказал, что знаю о ее позоре? Почему я не переломал ей все кости? Потому, что я слаб… Потому, что трус… Я всегда был слаб по отношению к ним… во всем я им уступал… Я гордился тем, что доставляю им все радости жизни, в то время как моя жизнь отравлена… Ногтями я выцарапывал для них пфенинг за пфеннигом… я готов был содрать кожу со своих рук, лишь бы они были довольны… Но едва я успел создать им состояние, как они начали уже пренебрегать мною… Я был недостаточно элегантен для них… недостаточно образован… Где же мне было думать об образовании? Двенадцати лет меня взяли из школы, и я должен был зарабатывать, зарабатывать, зарабатывать… скитаться с образцами из деревни в деревню, потом, представителем, из города в город, прежде чем смог открыть свое собственное дело… и едва они очутились в собственном доме, как мое старое, честное, доброе имя стало им не к лицу… Я должен был приобрести титул коммерции советника, тайного советника… для того, чтобы ее больше не называли просто фрау Соломонсон, чтобы они могли казаться аристократками… Аристократки!.. Они высмеивали меня, когда я восставал против их претензий, против их «избранного общества», когда я рассказывал им, как моя покойная мать — да будет земля ей пухом — вела свой дом, — тихо, скромно, жила только для отца и для нас… Они назвали меня отсталым… «Ты старомоден, папочка», — издевалась она… Да, старомоден, да… а теперь она валяется в чужой постели с чужими мужчинами… мое дитя, мое единственное дитя… Ох, какой позор, какой позор!»

Он стонал так горестно, так мучительно, что его жена, спавшая рядом с ним, проснулась.

— Что с тобой? — спросила она сонным голосом.

Старик не шевельнулся и затаил дыхание. Так он лежал неподвижно до утра в черном гробу своей тоски, снедаемый мыслями, словно червями.

* * *

К утреннему завтраку он явился первым. Вздыхая, он уселся за стол, но всякая еда претила ему.

«Снова один, — подумал он, — всегда один!.. Когда я утром отправляюсь в контору, они безмятежно спят ленивым сном, отдыхают от театров и балов, а когда я возвращаюсь домой, они уже веселятся где-нибудь «в обществе», там я им не нужен… Ох, эти деньги, эти проклятые деньги!.. Они их испортили… они сделали нас чужими друг другу… А я, дурак, сгребал их — и что же?., самого себя я ограбил, а их сделал черствыми… Пятьдесят лет я бессмысленно терзал себя, не позволял себе отдыха ни на один день… а теперь я одинок…»

Он уже начинал терять терпение. «Почему она не идет?.. Я должен поговорить с ней… Мы должны уехать отсюда… немедленно… Почему она не идет?.. Наверно, она еще не отдохнула, спит себе со спокойной совестью, в то время как у меня сердце разрывается… А мать… часами наряжается, принимает ванну, наводит лоск, тут маникюр, там парикмахер… раньше одиннадцати она не выберется… Что же удивительного?.. Что может выйти из бедной девочки? Ох, эти деньги, эти проклятые деньги!»

За его спиной послышались легкие шаги.

— Доброе утро, папочка, хорошо ли ты спал?

Кто-то нежно наклонился сбоку и легким поцелуем коснулся его горячего виска. Невольно он отдернул голову: ему был противен слащавый запах духов Коти… И потом…

— Что с тобой, папочка?.. Опять не в духе?.. Официант, подайте кофе, и ham and eggs… ⁹ Ты плохо спал или получил дурные вести?

Старик сделал над собой усилие. Он опустил голову, не решаясь поднять глаза, и молчал. Он видел только ее руки на столе, эти милые руки, холеные, лениво играющие на белом поле скатерти, будто избалованные тонкие борзые собаки.