Том 1. В соболином краю

Теперь уже шесть угольных пластов прошли на «Марии Глубокой». Тут кончим — другую шахту начнем строить. Сколько их, новых, в Донбассе…

«А хорошую ли я все-таки себе профессию выбрал? — думает Иван, глядя на уплывающие облака. — Неба не вижу, водяные капли часто за спину ползут, метан опять же…». И опять вспоминается дядя Степан. За что его так в деревне любили? Смелый он был. Но за смелость — это его ребятишки больше. А вот взрослые?..

«Да ведь Степан к воде путь прокладывал, а воду в степном селе умели ценить… А я вот к теплу путь прокладываю. Это тоже людям очень нужно. А облака… Правительство вон закон издало, чтоб под землей человек был только шесть часов. Заботится, чтобы и небо и солнце шахтер видел…»

Иван подставляет лицо теплому ветру и, звонко хлюпая по непросохшим лужам большими резиновыми сапогами, направляется к копру. Там в крылатых шахтерских шапках с лампочками в руках его поджидают друзья. Смена идет в забой.

Руководитель проходки Николай Русанцов проверяет работу молодых проходчиков.

_{Фото автора. Ворошиловградская область.}

 _{25 мая 1957 г.}

Утро школьного зоосада

Сотни голосов на этой ферме. Первым наступление дня приветствует петух. Однако перепелка утверждает, что еще «Спать пора! Спать пора!». Но нет, не хочет спать птичий двор. Важные индюки делают утренний смотр птичьему хозяйству. Воркуют голуби, плещутся в воде гуси и утки. Хохлатка на весь двор объявляет, что она снесла очередное яйцо…

Однако заглянем на другую половину фермы. У решетчатого забора резвятся молодые телка и олениха. Они тоже рады наступлению дня. Иного мнения придерживается бобр Домосед. Он всю ночь бодрствовал, а с появлением солнца ему надо укладываться спать. И никто, даже шкодливый американский енот, вечно ищущий, где бы спереть яйцо, не может помешать его отдыху. Белка приступает к утренней зарядке — бешено скачет в своем беличьем колесе. Осторожную черепаху Тортиллу привлек солнечный зайчик на полу, и она рискнула совершить путешествие от передней ножки стола к задней. Модник-снегирь в блюдечке воды, как в зеркале, старается разглядеть свою алую грудку. Радужной краской переливается аквариум. Стрелками снуют золотые рыбки, оживленно ползут к свету какие-то козявки, только пучеглазый рак недовольно смотрит на мир и точит свою клешню о стеклянную стенку…

Восемь часов. Скрипит калитка, и двор наполняется новыми голосами. Слышатся оживленный разговор, звонкий смех. Пришли хозяева этой богатой зоофермы — юные натуралисты. Для них наступивший день принес много увлекательной работы и интересных наблюдений.

Общая любимица больших и маленьких ребят олениха Ланочка. Кормильцев у нее хоть отбавляй. С дальних лесных полянок для оленихи доставляется сочная душистая трава. «Кушай, кушай, Ланочка!».

Четыре года прошло с тех пор, как Юра Хомяков принес в школу зайчонка. Он и положил начало нынешней зооферме. Сейчас тут несколько десятков различных животных и птиц. Но границы фермы идут далеко за пределы проволочного забора. В окрестном лесу юннаты повесили сотни скворечен, дуплянок, в домашних хозяйствах они выращивают животных и птиц.

_{Фото автора. Ст. Графская Юго-Восточной железной дороги, средняя школа № 61.}

 _{26 мая 1957 г.}

Студенческая пашня

Автомобиль зафыркал и остановился у кукурузного поля. Проклиная всех богов, шофер полез под крышку капота. Осмотр мотора затянулся, и я пошел пешком. Метрах в сорока от дороги, прямо на пашне, что-то шагами измерял старик. Он присел и, выбрав на ладонь из земли кукурузные зерна, принялся их считать.

— Что, дедушка, не доверяете новой культуре? — подошел я к старику.

— Да нет, для нас кукуруза — дело проверенное. Убытка от нее нет. Я другое блюду. Городские тут работают…

И Иван Ильич Крюков (так звали старика) рассказал, почему пашня, тянувшаяся от дороги к горизонту, называлась студенческой:

— Приехали весной из города студенты, явились на наше колхозное собрание. Беремся, говорят, на машинах ваши две тыщи гектаров обработать. Для нас практика — и вам помощь.

— Ну, и как работают?

Старик помолчал. Аккуратно уложил зерна обратно в землю, стряхнул пыль с полинялой ситцевой рубахи.

— Плохого ничего не скажу. Старательные ребята.

Старик поднялся с земли, и мы вместе пошли к вагончику, дрожавшему на горизонте в знойном степном мареве.

Их тридцать человек. С непривычки потрескались и шелушатся губы. От солнца и пыли стали темными лица. И только горячие глаза да белозубые улыбки говорят: «Все идет нормально».

Ранней весной, когда на старых тополях загалдели грачи, они всей ватагой пришли к директору. Разговор был не новым. Уже два года в институте спорят о студенческой практике.