Том 1. Железный поток. Город в степи. Пески

— Что вы делаете!.. Оставьте... бросьте!..

Мужик поднял голову, и глянула огненно-рыжая копна волос, борода, усы Борща.

— Не замай, барыня, — сурово проговорил он, но все-таки перестал бить.

Елена Ивановна с удивлением увидела, как поднявшийся мальчишка как ни в чем не бывало затянул поясок у штанов, и на размазанном от слез лице лукаво и хитро бегали воровские глаза.

— Это же бесчеловечно... Разве можно так!..

Борщ аккуратно сложил вожжи и, молча повернувшись к ней спиной, пошел к землянке, да вдруг остановился:

— Ты, барыня, не в свое не суйся... Мое чадо, что хочу, то и делаю...

И, не давая ей возражать, заговорил хмуро, сердито:

— Со всячинкой живем... не святые, все на душе есть, а дети пущай живут по-божьему... пущай хочь у них будет жисть как есть правильная...

И ушел в землянку.

— У Филомеихи, слышь, ниток украл мальчонка-то. На змея, слышь. Думали, забьет... — проговорила баба, стегавшая на земле ватное одеяло из ситцевых лоскутков.

Елена Ивановна тихонько пошла, чувствуя, что нечего ей тут делать. Хотелось вернуться.

«Ведь он тридцать два рубля получил... — где-то в темном уголке души отзывалось, — а он такой... грубый...» Но она стыдливо подавила эту мысль.

Направо за столбом приземисто глядела маленькая землянка. Женщина, с бледными морщинами на молодом лице, чистила картошку.

— Здравствуйте!

— Доброго здоровья, — и так же безучастно продолжала чистить картошку.

— Как ваше здоровье теперь?

— Что ж... — так же нехотя проговорила та.

— Кровь горлом показывалась?

— Обнаковенно.

— Так я вам принесу лекарство.

Та оживилась и благодарно подняла глаза.

— Дай вам, господи... Мне кабы мази, грудь трошки растереть, дерет дюже.

Елена Ивановна стояла с белым зонтиком на плече. Женщина чистила картошку. Помолчали.

— Вы давно замужем?

— Пятый год.

— Муж ваш — хороший человек?

— Мужик добрый. С утра до вечера работает.

Опять помолчали. Подошла соседка.

— Марьюшка, водички у тебя позычить с полведра.

— Что ж, черпни.

— Ну, спасибо. К вечеру принесу, отдам. Коромысло сломалось. А муж у нее лют, ох, лютой, — проговорила она, оборачиваясь к Елене Ивановне, — смертным боем убивает кажный божий день, кажную ночь.

— Что вы!.. Да неужели?!

— И-и, болезная моя, так бьет, чисто убивает...

— Да за что же это?

— Так бьет, все хряшки ей отбил... Чай, на погост невдолге сволокем.

— Да за что же он бьет ее?

— Кровь из нее, как из борова, каждый день хлещет.

И, наклонившись к Елене Ивановне, сообщила конфиденциальным полушепотом:

— Одно взял в голову — беспременно забить ее. Марью-то.

— В чем же дело-то, ссорятся, что ль?

— И-и, тихоня Марья-то, тише воды, ниже травы, а вот втемяшил в голову одно: забью, говорит, — говорила торопливо соседка, обрадованная рассказать новому человеку то, что всем давно уже известно.

Марья равнодушно откладывала белые картошки.

— Но ведь это ужасно, — тихо проговорила Елена Ивановна, чувствуя, что что-то не то, что все идет в каком-то ином — не в том порядке, как надо.

— У него свои планты, — торопилась соседка, — вишь, заработал двести целковых, так надоела ему; вот и бьет, а сам по торговой части пустить деньги хочет.

— Нет, абселюцию будет строить, — поправила Марья.

— Что же это за зверь!

— Никакой зверь... Работает с утра до ночи, как вол. — И, помолчав, добавила:

— Надоела, и детей нету.

— Двадцать пудов подымает, — ввернула соседка, — вам роялю как привезли, он на себе один нес до самой фатеры вашей, ей-богу. — И вытерев губы, подперла локоть рукой и покачала головой.

— Так вам надо уйти от него.

— Куда жа уйдешь?

— Забье-оть... все одно забьеть, — уверенно тянула соседка, — забьеть, неподходящая эта ему.

Елена Ивановна стояла, сдерживая трепетание губ. Тут иные, свои, особенные законы, как стена.

И, точно вдруг найдя что-то, заговорила:

— Я вам принесу лекарства, я принесу вам.

Та снова подняла благодарные глаза:

— Спасибо. Мне бы мази, грудь только растереть.

...Каждый день Елена Ивановна ломала голову, что сделать, как быть. Но была ровная, спокойная, все та же неподдающаяся стена. Она говорила с мужем Марьи. Думала встретить зверя, а увидела добродушную, с голубыми глазами, рабочую фигуру, с великолепной, как у борца, мускулатурой и озабоченное рабочей заботой лицо.

— Слушайте, я лечу вашу жену, только дело не в лечении. За что вы ее бьете?.. Ведь это же зверство. За что?

Он стоял перед ней такой же огромный, добродушный, с голубыми глазами.

— Кто бьет?.. Так, сунешь иной раз, так не без того же.

И, сколько она ни горячилась, как ни волновалась, все та же стена непоколебимого добродушия и неосвященного, но непреложного закона.

Елена Ивановна решила вырвать несчастную женщину.

— Я вас возьму к себе в услужение, — предложила она ей, зайдя к ней вечером, чтоб переговорить вместе и с мужем. — Сначала просто поживете, пока поправитесь, а потом, если захотите, будете горничной. Жалованье я вам хорошее положу.

Липатов, который только что воротился с работы, не успел переодеться и почтительно стоял перед барыней весь в муке, которую таскал целый день из вагонов, потемнел.

— От живого мужа да по людям ходить. Это не модель!

— А это лучше — бить по-звериному?