Том 10. Дживс и Вустер

Он умолк в ожидании ответа, но прародительница временно потеряла дар речи, и по лицу ее можно было предположить, что ее переехал городской трамвай. Странно, разве она не привыкла год за годом слушать подобную тарабарщину из уст дядюшки Тома? Наконец она промямлила, что, дескать, вполне возможно, что она не удивилась бы, и так далее.

— Я об этом знаю не больше вашего, — добавила она.

— Я полагаю, мадам, что это то самое изделие. Вы упомянули о мастере голландского происхождения. Не звали ли его случайно Ханс Конрель Брехтель из Гааги?

— Не могу вам сказать. Знаю только, что фамилия его не Смит, не Джонс и не Робинсон. Но к чему все это? Не все ли равно, увенчана крышка листвой или нет и есть ли на ней лиственный орнамент?

— Вот именно, — с жаром согласился я. — И что за важность, если честь создания этих крышек и орнаментов принадлежит какому-то Хансу Конрелю Брехтелю из Гааги? Важно не то, какую именно супницу похитила прародительница, а то, насколько вообще оправдано похищение супницы у человека, находящегося у тебя в гостях. Я считаю, что это нарушение правил гостеприимства и что теперь похищенное следует возвратить. Прав я или нет?

— Видите ли, сэр…

— Валяйте, Дживс, — сказала прародительница. — Объявите меня разбойницей с большой дороги, которую следует вышвырнуть из «Культурно-увеселительного клуба маркет-снодсберийских садовниц».

— Вовсе нет, мадам.

— Тогда что вы хотели сказать, прежде чем замялись?

— Только то, что, по моему мнению, хранение вами этого предмета не принесет желаемой пользы.

— Я не понимаю вас. А козырь в переговорах?

— Боюсь, вы мало чего достигнете, мадам. Если я правильно понял мистера Вустера, сумма, которую вы рассчитываете получить от мистера Ранкла, исчисляется многими тысячами фунтов.

— Самое меньшее пятьдесят тысяч, а может быть, и все сто.

— Тогда я не могу представить себе, что он согласится с вашими требованиями. Мистер Ранкл — искушенный финансист…

— Рожденный вне брака.

— Вполне возможно, мадам; и тем не менее он — человек, привыкший трезво взвешивать доходы и убытки. Согласно каталогу Сотби, это изделие было продано на аукционе за девять тысяч фунтов. Трудно предположить, что ради его возвращения он готов будет уплатить сто или пусть даже пятьдесят тысяч фунтов.

— Этого ожидать не приходится, — согласился я, поменявшись с ним ролями: теперь уже я был восхищен доходчивостью его слов. За подобную доходчивость адвокаты высшей марки гребут деньги лопатой. — Он просто-напросто скажет: «Подумаешь, важность» — и спишет супницу по разряду непредвиденных потерь, а потом кликнет своего юриста, чтобы соответствующим образом уменьшить подоходный налог. Благодарю вас, Дживс. Вы, как обычно, мастерски разложили все по полочкам. Вы… как это вы на днях выразились?

— Премудрый Соломон.

— Точно. Вы самый настоящий премудрый Соломон.

— Вы очень добры, сэр.

— Вовсе нет. Вполне заслуженная похвала.

Я бросил взгляд на престарелую родственницу. Вообще, какую тетушку ни возьми, изменить ход ее мыслей, когда она что-то забрала в голову, очень непросто, но было сразу видно, что Дживсу это удалось. Я не ждал, что она будет очень довольна, чего не было — того не было, но она явно смирилась с неизбежностью. Я было подумал, что у нее нет слов, но туг она как раз вымолвила словцо, более или менее уместное на охоте, но для салонной беседы чересчур забористое. Я зафиксировал его в памяти, чтобы когда-нибудь употребить в разговоре со Сподом (телефонном, разумеется).

— Я признаю вашу правоту, Дживс, — сказала она с тяжелым сердцем, но не теряя мужества. — Мне показалось тогда, что мой план хорош, но теперь я должна согласиться с вами в том, что в нем есть и сучки, и задоринки. Увы, так разбиваются мечты. Ведь…

— …планы мышек и людей идут насмарку чохом, — подхватил я, помогая ей выпутаться. — Роберт Бернс, «К полевой мыши…». Я не раз задавался вопросом, почему эти деревенские поэты так любят писать «чохом» и тому подобные словечки. Я спрашивал вас об этом, Дживс, — помните? — и вы ответили, что они не потрудились дать вам объяснение. Но вы что-то хотели сказать, прародительница?

— Я говорю…

— Или, к примеру, «намедни».

— Я говорю…

— Или «давеча».

— Я говорю, — сказала родственница, швырнув в меня томик Рекса Стаута, к счастью, с менее точным прицелом, чем в прошлый раз, — что мне ничего другого не остается, как вернуть эту штуку в комнату Ранкла, откуда я ее взяла.