Том 10. Дживс и Вустер

— Знаю, Дживс мне уже рассказал.

— У Медяка окончательно поехала крыша.

Располагая сведениями о закулисной стороне событий, я счел своим долгом оспорить это суждение:

— Крыша у него сидит как никогда крепко, престарелая родственница. Его действия продиктованы самым что ни на есть здравым смыслом. Он хотел развязаться с Флоренс, не говоря ей прямо, чтобы она подыскала себе кого-нибудь другого.

— Не болтай чепухи. Он любит ее.

— Уже нет. Он переключился на Магнолию Гленденнон.

— На эту свою секретаршу?

— Да, именно на эту секретаршу.

— Откуда ты знаешь?

— От него самого.

— Ну и ну! Допекли его все-таки командирские замашки Флоренс.

— Да. Я полагаю, это назревало у него исподволь, Дживс бы сказал — подсознательно. Знакомство с Магнолией сделало тайное явным.

— Она, кажется, симпатичная девушка.

— Более чем симпатичная, если верить Медяку.

— Я хочу его поздравить.

— Придется подождать. Они укатили в Лондон.

— Спод и Мадлен тоже уехали. Ранкл вот-вот уедет. Прямо как в средние века — Великое переселение народов, мы в школе проходили. Что ж, чудесно. Скоро Том сможет без опаски вернуться в родное гнездо. Есть, конечно, еще Флоренс, но, думаю, она тут не засидится. Чаша моя преисполнена, юный мой Берти. Мне очень тяжко без Тома. Когда он тут не околачивается, дом перестает быть домом. Почему ты так на меня пялишься? Прямо палтус на рыбном прилавке.

Я не знал, что имею какое-либо сходство с упомянутой ею рыбой; однако мой взгляд, несомненно, был в ту минуту пытливей, чем обычно, ибо начало ее тирады всколыхнуло мою душу до самых глубин.

— Вы сказали, — не проговорил, а, скорее, даже выкрикнул я, — что Спод и Мадлен Бассет уехали в Лондон?

— Полчаса назад.

— Вместе?

— Да, в его машине.

— Но Спод сказал мне, что она дала ему отставку.

— Дала, но потом они опять поладили. Он уже не хочет отказываться от титула и баллотироваться в парламент. Из-за фонаря под глазом планы его полностью изменились. Он решил, что если ради избрания в палату общин надо будет пройти через такое испытание, то лучше не рисковать и держаться палаты лордов. А Мадлен, убедившись, что он окончательно взялся за ум и она запросто может сделаться леди Сидкап, перестала воротить от него нос. Ты отдуваешься, как твой дядя Том, когда он слишком быстро поднимается по лестнице. Что с тобой, скажи на милость?

Я, собственно, не отдувался, а просто дышал полной грудью и ничем не напоминал дядю Тома, поднимающегося по лестнице; но, видимо, для тетушки нет большой разницы между племянником, дышащим полной грудью, и племянником отдувающимся, и в любом случае я не был настроен обсуждать эту тему.

— А вы случайно не знаете, кто бросил эту картофелину? — спросил я.

— Ту, что угодила в Спода? Не знаю. Она словно из космоса прилетела. А что?

— А то, что если бы я знал, кто этот человек, я бы отправил по его адресу верблюдов с грузом обезьян, слоновой кости и павлинов. Он спас меня от участи, в сравнении с которой смерть — сущая безделица. От бедствия, имя которому — женитьба на Бассет.

— Она что, собиралась за тебя замуж?

— Так утверждал Спод.

В глазах прародительницы я прочел уважение, доходящее до благоговейного ужаса.

— Как ты был прав, — проговорила она, — сказав мне однажды, что твоя счастливая звезда никогда не подводит. Бессчетное число раз мне казалось, что тебе прямая дорога к алтарю и нет надежды на спасение, но всегда что-то такое случалось, и ты ухитрялся выкрутиться. Мистика, да и только.

Было ясно, что она не прочь развить тему. Она начала уже петь дифирамбы моему ангелу-хранителю, который, по ее словам, знал свое дело туго, но тут явился Сеппингс с вопросом, не найдется ли у нее минутка для беседы с Дживсом, и она отправилась с ним беседовать.

Только я уселся с ногами в шезлонг и предался радостным мыслям о поразительном везении, устранившем из моей жизни бассетовскую угрозу, как вдруг в разгаре того, что французы называют bien etre,[88] меня словно обухом по голове ударило: вошел Л. П. Ранкл, самый вид которого в тех обстоятельствах «кровь обдал стужей и каждый волос водрузил стоймя, как иглы на взъяренном дикобразе»,[89] выражаясь словами Дживса.

Хоть я совершенно не был рад видеть Ранкла, он, казалось, был очень даже рад видеть меня.

— А, вот вы где, — проговорил он. — А мне сказали, вы дали деру. Что ж, разумно с вашей стороны было вернуться. Какой смысл ударяться в бега? От полиции бегать бесполезно, все равно ведь поймают, вы бы только себе сделали хуже.

С холодным достоинством я сказал, что ездил в Лондон по делу. Он пропустил мои слова мимо ушей. Он пялился на меня, уподобляясь тому самому палтусу, с которым прародительница сравнила меня в нашем последнем разговоре.

— Самое странное, — промолвил он, не переставая рассматривать меня в упор, — что вы не выглядите как преступник. У вас глупое, бессмысленное лицо, но все-таки не уголовная рожа. Вы напоминаете мне кавалеров служанок в опереттах.

Так-так, сказал я себе, уже лучше. Спод сравнил меня с участником массовки. А вот по мнению Л. П. Ранкла, я все-таки один из главных персонажей. Чем не прогресс?