Том 11

Я получил Ваше письмо и спешу ответить, что гости мои, по-видимому, будут у меня числа до 13-го. Я не замедлю своевременно написать Вам об этом. Помещение мое меня удовлетворяет, а здоровье позволяет молчать о нем. Г-жу Г<уреви>ч и Ф<лексе>ра я не могу не считать умными и образованными людьми, потому что я их знаю, и знаю, что они умны и имеют познания. Таких, как они, нельзя называть ни глупыми, ни невеждами; но не соглашаться с ними можно, и иногда это очень хорошо. Умные и образованные люди тоже не всегда свободны от заблуждений и ошибок, но если эти ошибки неумышленны и делаются не для корысти, то на них можно и должно указывать, но за них нельзя людей презирать и ненавидеть. То же и о Герберте^*, если он теперь не вошел во вкус, и не стал соображать, где раки зимуют. Гл. Успенский, как я думаю, хорошо знал Энгельгардта; но оказывается, что он еще болен. Вашу статью^*

я уже прочитал и готов сказать Вам о ней свое мнение. Она любопытна, но Вы как будто неловко отсортовали материал, и оттого статья напоминает блюдо, которое, как говорят, «невкусно подано». У Вас события, упоминаемые в письмах и рассказываемые в личных Ваших воспоминаниях, катаются и перекатываются из одного угла в другой, сбивают хронологию, и в конце концов читатель получает анекдоты, а не нравоописательный очерк, что читателю нужно. Не выходит портрета, нет «характера лица и времени». — Я очень сожалею, что Вы не заставили себя подготовиться к этой работе, пробежав что-нибудь образцовее в этом роде, например характеристики Карлейля (Борнс, Нокс и т. п.). «Видеть» человека очень важно, но иногда случается, что иным это и мешает: может казаться, что как знакомый человек виден Вам, так и другие его видят. И начинаются анекдоты. И оттого домашние люди часто не могут рассказать о своем семьянине, а чужой, который не пригляделся к нему, — расскажет. В этой же книге есть статья Ковалевского (Максима) о Токвиле, где тоже воспоминания смешаны с письмами, но посмотрите, как письма-то врезаны в события! Все они на своем месте и в полном хронологическом соответствии, и читатель ведется последовательно, а не скачет туда и сюда. И как он воспользовался словами своего покойника для того, чтобы уяснить живущим их время и их положение!

Начиная с 127 по 135 стр., он, представляя Токвиля, мимоходом вырисовал целую картину времени и массу отдельных лиц, не исключая даже Николая Павловича^* (134). Вы всем этим как будто пренебрегли, и это очень жалко; а лицо и материал письменный давали возможность Вам сделать статью отменного интереса. — Аренсбург не равняйте с Териоками или Меррекюлем. Тамошние грязи считают не хуже сакских, и воздух там удивительно хорош.

Александре Адамовне^*

мой низкий поклон. До свидания.

Н. Лесков.

247

А. И. Фаресову

7 июля 1893 г., Меррекюль.

Вам обижаться и не в чем, любезный Анатолий Иванович! Очерки этого рода — очень трудно делать. Если бы Вы мне ранее прочитали Вашу работу, я, быть может, указал бы Вам ошибку в приеме и то, что знаю в этом роде за образцовое (Тэн, Карлейль, из наших Грановский^*: «Четыре характеристики»), но ведь и так цель достигнута: внимание общества привлечено. По моему млению, надо было писать воспоминания и только подкреплять их местами из писем (как сделано у М. Ковалевского) или же написать воспоминания с подстрочными ссылками на письма; а письма напечатать ниже, отдельно. Теперь часто так делают, и это, мне кажется, не худо; а когда хронология путается и заднее колесо забегает за переднее, — это нехорошо. Впрочем, редакция «В<естника> Е<вропы>» ценила материал и своевременность его появления, и потому тут «не всякое лыко в строку», а лишь бы в свое время лапоть был. Вам досадовать на себя нет причины. Повторяю Вам: написать очерк характерного лица — дело очень трудное и «мастеровитое». Этого «тяп» да «ляп» не сделаешь; а вы делали дело наскоро и сделали его добросовестно. Чтобы по поводу Энг<ельтардта> нельзя было дать картины «его времени», с этим я не согласен, и много примеров могут доказать Вам противное; а Вы именно и позабыли, что есть превосходный способ «доказательств от противного»… «Это тебе, сударь, вина!» Изменять в дальнейшем ничего нельзя, потому что тогда обнаружится еще более беспорядок плана во всем сочинении. Оставьте как есть и будьте покойны, что польза в этом труде есть, а недостатки его заметят немногие.