Том 11. Благонамеренные речи

Высказав это, я сейчас же догадался, что очень опрометчиво поступил, употребив слово «прижимка». Это было и слишком резко, и в то же время слишком мягко. Резко потому, что обличало во мне человека, с которым «попросту» (мы с ним «по-родственному», а он — и т. д.) объясняться нельзя; мягко потому, что Филофей, конечно, отлично понимает, что на уме-то у меня совсем другое слово было, да только не сказалось оно. Тем не менее слово произвело своп эффект: Машенька вдруг съежилась, Филофей отвратительно перекосил рот. Минуты на две разговор совершенно упал.

— А какая сегодня погода отличнейшая! — первый прервал молчание Промптов, — мягкость какая, тишина-с!

— Да, давеча, как молотили, я выходила — очень было хорошо! — отозвалась Машенька.

— Для меня, как путешественника, в особенности такая погода приятна, — с своей стороны присовокупил и я.

— Да вот и в прошлом году погода… — начала было Машенька, но не кончила, слегка зевнула и потянулась.

Молчание.

— А сколько бы вы за чемезовскую землю получить желали? — вдруг обратился ко мне Промптов, словно бы его озарила новая мысль.

— Я ведь с крестьянами в соглашение войти желаю.

— Так-с. С крестьянами — на что лучше! Они — настоящие здешние обыватели, кореннки-с. Им от земли и уйти некуда. Платежи вот с них… не очень-то, сударь, они надежны! А коли-ежели по христианству — это что и говорить! С богом, сударь! с богом-с! Впрочем, ежели бы почему-нибудь у вас не состоялось с крестьянами, просим иметь в виду-с.

Он боком повернул голову в мою сторону и любезно искривил рот в улыбку.

— Ах, что вы! — вступилась Машенька, — братцу ведь Осип Иваныч пять тысяч давал!

— Слышали и об этом-с. Впрочем, это в прошлом году Осип Иваныч такую цену давал, а нынче вряд ли. Пять тысяч — много денег-с!

— А по-вашему какая же будет цена?

— По-моему, три с половинкой, много четыре. Нет спору, есть в вашей даче местечки полезные, да покупатель ведь надвое рассчитывает: будут прибыли — мои; а убытки будут — тоже мои.

— Поэтому-то я и думаю, что с крестьянами все-таки прямее дело вести. Если и будет оттяжка в деньгах, все-таки я не более того потеряю, сколько потерял бы, уступив землю за четыре и даже за пять тысяч. А хозяева у земли между тем будут настоящие, те, которым она нужна, которые не перепродадут ее на спекуляцию, потому что, как вы сами сейчас же высказались, им и уйти от земли некуда.

— Что говорить! с крестьянами кончить — святое это дело!

Машенька опять зевнула и потянулась; било девять часов.

— Ну-с, а теперь пора тебе, Машенька, и покой дать! — сказал я, вставая и отыскивая шапку. Машенька как бы встревожилась.

— Братец! куда же? а ночевать? Я ведь надеялась, что и вечерок вместе приятно проведем! — молвила она, выражая глазками знакомую мне грусть ни об чем.

Но я уклонился и даже настоял, чтоб она не провожала меня в переднюю, что она и исполнила, слегка, разумеется, покобенившись. Одеваясь, я слышал, как она произнесла в зале:

— А Анисимушко сегодня Клинцы для меня приторговал!

Возвратившись в Чемезово, я сообщил Лукьянычу, что Промптов мне за землю четыре тысячи надавал. Он даже лопатками передернул, словно спина у него зачесалась от этого известия.

— Пронтов-то этот, — сказал он, — и с Марьей Петровной, прошлым летом, все по грибы в Филипцево да в Ковалиху ездили. Раз с пяток были.

— Ну?

— То-то. Чудно мне это тогда показалось. Чтой-то, думаю, наши грибы им полюбились! Своих рощей девать некуда, а они всё к нам да к нам. А они вон что!

— Да, похоже на то, что присматривались.

— Так вот что, сударь. Сегодня перед вечером я к мужичкам на сходку ходил. Порешили: как-никак, а кончить надо. Стало быть, завтра чем свет опять сходку — и совсем уж с ними порешить. Сразу чтобы. А то у нас, через этого самого Пронтова, и конца-краю разговорам не будет.

Непочтительный Коронат ^*