Том 11. Благонамеренные речи

— Стыдно, сударь! звание дворянина унижаете! — крикнул ему Утробин, но так как в эту минуту Анпетов находился на другом конце полосы, то неизвестно, слышал ли он генеральское вразумление или нет.

Наконец генерал надумался и обратился к «батюшке». Отец Алексей был человек молодой, очень приличного вида и страстно любимый своею попадьей. Он щеголял шелковою рясой и возвышенным образом мыслей и пленил генерала, сказав однажды, что «вера — главное, а разум — все равно что слуга на запятках: есть надобность за чем-нибудь его послать — хорошо, а нет надобности — и так простоит на запятках!»

Генерал любил батюшку; он вообще охотно разговаривал от Писания и даже хвалился начитанностью своей по этой части. Сверх того, батюшка давал ему случай припоминать об архиереях, которых он знал во времена своего губернаторства, и о том, как и кто из них служил заутреню в светлое Христово воскресенье.

— При мне у нас преосвященный Иракламвон [54]был, — рассказывал генерал, — так тот, бывало, по-военному, к двум часам и заутреню, и обедню отпоет. Чуть, бывало, певчие зазеваются: «а-а-э-э…» он сейчас с горнего места: «Распелись?!»

— Значит, скорое и светлое пение любил?

— Да, а вот преосвященный Памфалон

[55]— тот, бывало, полчаса чешется да полчаса облачается, а певчие в это время: «а-а-а-а…»

— Торжественность, значит, предпочитал?

Одного не любил генерал в отце Алексее: что он елеем волосы себе мазал. И потому, поговорив об архиереях, всегда склонял разговор и на этот предмет:

— И охота тебе, батя, маслищем этим…

— Прошу, ваше превосходительство, извинить: еще времени не избрал помады купить! — оправдывался отец Алексей.

Однажды из-за этого обстоятельства даже чуть не вышло между ними серьезное столкновение. Генерал не вытерпел и, следуя традициям старинной русской шутливости, послал отцу Алексею копытной мази. Отец Алексей обиделся…

Вот к нему-то и обратился генерал в настоящем случае.

— Слышал, батя?

— Что изволите, ваше превосходительство, приказать?

— Про «негодяя»?

— Недоумеваю…

— Про Анпетова, про Ваньку Анпетова говорю! да ты никак, с попадейкой-то целуясь, и не видишь, что у тебя в пастве делается?

— У господина Анпетова бываю и даже ревнивым оком за ним слежу. До сих пор, однако, душепагубного ничего не приметил. Ведет себя доброчинно, к церкви божией нельзя сказать, чтоб особливо прилежен, но и неприлежным назвать нельзя.

— Землю пашет! — прогремел генерал, вдруг вытянувшись во весь рост, — сам! сам! сам с сохой по полю ходит! Это — дворянин-с!

Батюшка потупился. Он и сам приметил, что Анпетов поступает «странно некако ^*», но до сих пор ему не представлялся еще вопрос: возбраняется или не возбраняется?

— Дворянин-с! — продолжал восклицать между тем генерал. — Знаешь ли ты, чем это пахнет! Яд, сударь! возмущение! Ты вот сидишь да с попадьей целуешься; «доброчинно» да «душепагубно» — и откуда только ты эти слова берешь! Чем бы вразумить да пристыдить, а он лукошко в руку да с попадейкой в лес по грибы!

Решили на том, чтоб идти отцу Алексею к Анпетову и попробовать его усовестить. Эту миссию выполнил отец Алексей в ближайший воскресный день, но успеха не имел. Начал отец Алексей с того, что сказал, что всегда были господа и всегда были рабы.

— А теперь вот рабов нет! — ответил Анпетов.

— И теперь они есть, только в сокровенном виде обретаются, — продолжал усовещивать отец Алексей.

— Ты, батя, натощак, должно быть — оттого вздор и городишь! — заметил на это Анпетов и затем отпер шкап, вынул оттуда полуштоф и налил две рюмки. — Выпьем!

Одним словом, кончилось ничем, и батюшка, придя в тот же вечер к генералу, заявил, что Анпетов, даже по многому увещанию, остался непреклонен.

Тогда генерала вдруг осенила мысль, что батюшка в одно из ближайших воскресений произнесет краткое поучение, направленное против Анпетова, которое взялся написать сам генерал.

И действительно, поучение было написано и гласило следующее:

«Давно собирался я, братия, побеседовать с вами об отце лжи ^*, но доселе не представлялось удобного к тому случая. Ныне же случай сей несомненно представился, ибо между нами появился один из ревностнейших аггелов его. Не думайте, однако, чтоб он имел вид уныльный и душепагубный, свойственный дьяволу, обретающемуся в первобытном состоянии. Наш аггел не таков; он не имеет ни крыл темных, ни копыт громко-звонных, ни турьего рога на челе, ни раскаленного уголья в гортани своей. Он носит вид обыкновенного человека, с тем лишь отличием, что во внутренностях его сокрыт ад. Или прямее: это не человек, но человекоад. Человек по наружному виду, но ад по виду внутреннему. Воистину человекоад, ибо ни о чем другом не мыслит, ничего другого не делает, как только сеет плевелы. Сеет на земле грехопадения, срезает серпом умерщвления и ссыпает зерна в житнице погубления.