Том 11. Друзья из берлоги

Туго приходится зайцам. Пловцы они никудышные, бегут от воды, пока можно бежать, и в конце концов с разных сторон собираются на сухих пятачках. Бывает, десятка три сидят, ждут своей участи. С появлением лодки волнуются, «лопочут ушами» в точности, как при встрече с Мазаем. Однако в лодку добровольно они не идут. Если вода прибывает, приходится глупых ловить. Сушу делят надвое сетью и гонят зайцев. Поймавшись, бедолаги орут, как младенцы. От этого крика паника возрастает, кто мчится в сетку, кто в воду. Но кончается все хорошо: зайцам на уши ставят метки и на лодке-ковчеге перевозят на берег. Для зоологов заповедника это обычное дело. Спасая зайцев, попутно по меткам они уточняют районы их обитания, сроки жизни, пути миграций.

Однако больше всего «украшений» из алюминия достается тут птицам. В заповеднике — главный центр кольцевания нашей страны.

И сейчас лучшее время пометить птиц. Ловят их разными средствами: паутиной, почти не видимой глазу сетью, лучками и — техническая революция границ не знает! — пушечной сетью.

Устройство это я видел впервые. В три высоких железных стакана опускают мешочки с порохом. Снарядами служат три металлических стержня. К ним прикрепляется сеть.

Разумеется, ловят таким устройством не маленьких птиц. Сетью подстерегают пролетных гусей, которых раньше ловили лишь единицами.

Их и теперь непросто поймать — пойди угадай, на каком из бесчисленных островков остановится стая. Но орнитолог Владимир Панченко с напарником Алексеем Постельных каждое утро уезжают пробовать счастье. И вот мы слышим долгожданный и непривычный для заповедника звук: сработала сеть!

Нетрудно представить, как все там было.

Прикопанные под углом пушки. И пушкари в скрадке на почтительном расстоянии. В бинокли они наблюдают за севшей на остров гусиной стаей. В подходящий момент включается передатчик. Радиоимпульс заставил сработать запалы — железные стержни кинули сеть на гусиную стаю.

— Двадцать восемь!.. — кричат нам с лодки.

Немало. Ловцы сияют от радости. На шее у каждого, как у туземца, ожерелья из белых колец. Пленные гуси на удивленье спокойны, хотя процедура надевания кольца на лапу им все же не нравится — щиплют людей за руки, за щеки. Обмер, взвешивание, фотосъемка, нужные записи… Все, птицы могут лететь!

Улетают прямо из рук, все в одну сторону против ветра и туда, где без края сверкает вода. Примерно 70 000 белолобых гусей каждую весну собирается на Мещере. Тут у них долгая остановка на перелете. Куда и откуда летят?

В последние годы с помощью кольцевания и радаров установили: гуси зимуют в Бельгии и Голландии, гнездятся тут в нашей тундре. Весенний путь — несколько тысяч километров — одолевают они бросками. Летят беспрерывно 10–12 часов (средняя скорость 80 километров в час), и потом остановка — длительный отдых на разливах воды — набраться сил для нового перелета.

Кольцо, каким метят гусей.

Первая «станция» у гусей — приморские равнины Польши и ГДР. Потом Мещера. По пути на Оку их видят в Прибалтике, Белоруссии, на Смоленщине. Летят они стаями. И у каждой, как у большого современного самолета, есть «аэродром» взлета и пункт назначения. На запасные площадки садятся лишь в случае крайней нужды.

На Мещере белолобые гуси проводят примерно месяц. В середине мая большая часть из них улетают прямо на север (ближайшая «станция» — пойма Вятки), другие летят на северо-восток в пойму Оби и потом уже в тундру.

Такова дорога гусей, которых мы видим весной. Осенью на зимовку в Бельгию и Голландию они улетают другими путями: краем нашего Севера и над озерами Скандинавии.

Почему? Потому, возможно, что осенью нет на наших равнинах разлива воды, где птицы могли бы в безопасности, как сейчас вот весной, кормиться и отдыхать.

_{Фото автора. Окский заповедник.}

 _{23 апреля 1977 г.}

Норвежские камешки

Кто скажет, сколько веков лизала вода этот камень, чтобы он останавливал путника в изумлении? Вся Норвегия, когда ее вспоминаешь, представляется кружевным камнем, источенным водами, пресными и солеными. Вода и камень с накидкою леса, три цвета — сиреневый, синий, зеленый — господствуют перед глазом.

Я был в Норвегии только неделю и по делу, разговор о котором — особый, но, конечно, в блокноте остались заметки обо всем, что так же, как этот камень, источенный морем, задержало внимание.

Зонтик

— Зонтик будет нелишним, — сказал мой знакомый, бывавший в Норвегии, когда я в Москве укладывал чемодан.

При пересадке в Хельсинки чемодан мой отстал. Я оказался в Осло с единственной вещью, с зонтиком. Несомненно, я выглядел чудаком, потому что стояла сушь, от которой в Осло пожухли березы, сморщились кисти рябин, попахивало дымком: горели где-то сухие, как порох, леса. Спасаясь от зноя, норвежцы плескались в воде. В Москве в тот день было 17 градусов.

Тут же столбик ртути держался у цифры плюс 27. Но это была аномалия, причуда минувшего лета, когда в Подмосковье молили о солнце, а тут, на западе Европейского континента, служили молебны о дожде.