Том 11. Пьесы 1878-1888

Марья Егоровна. Отойдите прочь! (Кучеру.) Денис, едем! Я не могу здесь долее оставаться!

Мерик (вскакивает и пристально вглядывается ей в лицо).

Партрет! (Хватает ее за руку.) Она самая! Эй, народ! Жена баринова!

Марья Егоровна. Пошел прочь, мужик! (Старается вырвать у него свою руку.) Денис, что же ты смотришь? (Денис и Тихон подбегают к ней и хватают Мерика под руки.) Это разбойничий вертеп! Пусти же руку! Не боюсь я!.. Подите прочь!

Мерик. Постой, сейчас отпущу… Дай мне сказать тебе одно только слово… Одно слово, чтоб ты поняла… Постой… (Оборачивается к Тихону и Денису.) Прочь вы, хамы, не держите! Не выпущу, покеда слова не скажу! Постой… сейчас. (Бьет себя кулаком по лбу.) Нет, не дал бог разума! Не могу я тебе этого слова придумать!

Марья Егоровна(вырывает руку). Поди ты прочь! Пьяницы… Едем, Денис! (Хочет идти к двери.)

Мерик(загораживает ей дорогу). Ну, погляди ты на него хоть одним глазом! Приголубь ты его хоть одним словечком ласковым. Богом молю!

Марья Егоровна

. Возьмите от меня этого… юродивого.

Мерик. Так пропадай же ты, проклятая, пропадом! (Взмахивает топором.) Страшное волнение. Все вскакивают с шумом и криком ужаса. Савва становится между Мериком и Марьей Егоровной… Денис с силой отталкивает в сторону Мерика и выносит свою барыню из кабака. После этого все стоят как вкопанные. Продолжительная пауза.

Борцов(ловит в воздухе руками). Мари… Где же ты, Мари!

Назаровна. Боже мой, боже мой… Душеньку мою надорвали вы, убивцы! И что за ночь окаянная!

Мерик(опуская руку с топором). Убил я ее, аль нет?..

Тихон. Благодари бога, цела твоя голова…

Мерик. Не убил, стало быть… (Пошатываясь, идет к своей постели.) Не привела судьба помереть от краденого топора… (Падает на постель и рыдает.) Тоска! Злая моя тоска! Пожалейте меня, люди православные!

Занавес

Лебединая песня (Калхас)^*

Драматический этюд в одном действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Василий Васильич Светловидов, комик, старик 68-ми лет.

Никита Иваныч, суфлер, старик.

Действие происходит на сцене провинциального театра, ночью, после спектакля. Пустая сцена провинциального театра средней руки. Направо ряд некрашеных, грубо сколоченных дверей, ведущих в уборные; левый план и глубина сцены завалены хламом. Посреди сцены опрокинутый табурет. — Ночь. Темно.

I

Светловидов в костюме Калхаса, со свечой в руке, выходит из уборной и хохочет.

Светловидов. Вот так фунт! Вот так штука. В уборной уснул! Спектакль давно уже кончился, все из театра ушли, а я преспокойнейшим манером храповицкого задаю. Ах, старый хрен, старый хрен! Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что сидя уснул! Умница! Хвалю, мамочка. (Кричит.) Егорка! Егорка, черт! Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма! Егорка! (Поднимает табурет, садится на него и ставит свечу на пол.) Ничего не слышно… Только эхо и отвечает… Егорка и Петрушка получили с меня сегодня за усердие по трешнице, — их теперь и с собаками не сыщешь… Ушли и, должно быть, подлецы, театр заперли… (Крутит головой.) Пьян! Уф! Сколько я сегодня ради бенефиса влил в себя этого винища и пивища, боже мой! Во всем теле перегар стоит, а во рту двунадесять языков ночуют… Противно…

Пауза. Глупо… Напился старый дуралей и сам не знает, с какой радости… Уф, боже мой!.. И поясницу ломит, и башка трещит, и знобит всего, а на душе холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, Шут Иваныч…