Том 12. Пьесы 1908-1915

Яковлев. Я на грех шёл для других, для дочери… На худое ради хорошего… Господь тоже добр… Он меня не накажет.

Стогов. За что же наказывать вас, если вы грешите ради других?

Яковлев. Шутите вы!

Стогов. Нет. Я шутить не умею. (Идёт к двери в кухню.)

Яковлев(за ним). Позвольте… как же мы решили? Кто же вы будете? Ведь нельзя же так… поговорили — а конца нет…

(Ушли. С лестницы идёт Глинкин, — в руках бумаги. Подошёл к столу, бросил бумаги, вынул папиросу. Бормочет: «Хамство… Хамы». Не глядя, ищет на столе спичек, нащупал монету, взял её, делает такой жест, как бы вставил монокль в глаз, развалился на стуле, вытянув ноги, осматривает монету. «Странно… Гм… Очень странно…» Прячет монету в карман. Снова вынул, улыбаясь разглядывает. «Замечательно». Из двери в кухню — Лузгин и Ефимов. Глинкин, как бы поправляя папиросу, торопливо сунул монету в рот.)

Лузгин(как бы поддразнивая). А дети-то, дети — тоже Ефимовы будут, — Ефимовы…

Ефимов(решительно). Детей — не надо!

Лузгин. У-у-у — не надо?

Ефимов

. Если все мои предки ничем в жизни не отличились, не могли себя поставить заметно и меня сделали, так сказать, невидимым, то я, человек рассуждающий, протестую против своей пустой природы и, не желая распространять её далее, обязан не родить детей.

Глинкин. Вы точно прошение читаете!

Лузгин. Так — так — так… Не родить?

Глинкин. Да, незначительные люди — лишние.

Ефимов. И вообще человек — вещь ненужная!

Лузгин(серьёзно). А кому же наследство? А? Наследство-то кому?

Ефимов(озабоченно смотрит на него). Не верится в наследство. Что же — наследники — находятся?

Лузгин. Ищу. День и ночь всё ищу, всё думаю.

Глинкин. Не забудьте, что мои предки были англичане, Гленквэн. Возможно, что один из них переселился н Америку и там…

Ефимов(искоса взглянул на Глинкина). Врёте вы! Англичане — французы — не верю…

Глинкин. Не смеете не верить! (Лузгину.)

Наследство — в деньгах или в земле?

Лузгин. В земле, в земле! И — в деньгах, да, да! И в деньгах. Шш! Молчок! Наследство — вот! (Смеётся, сделав руками широкий круг.)

Ефимов. Неубедительно.

Глинкин. Сыграем в преферанс?

Ефимов. Четвёртого нет.

Глинкин. С болваном.

Ефимов. Кемской прогонит.

Глинкин. В кухне.

Ефимов. Это можно.

(Пока они говорят, Лузгин, осматривая комнату, увидал в зеркале своё отражение. Это испугало его, он отскочил, прижав портфель свой ко груди. Но, всмотревшись в отражение, тихонько засмеялся, погрозил ему пальцем.)

Глинкин(Лузгину). В преферанс — хотите?

Лузгин. Я? Хочу.

Глинкин

. Только четвёртого нет.

Лузгин(показывая в зеркало). А — вот! Вот он!

Глинкин. Ну, это неостроумно.

Лузгин(Глинкину). Вы — честный?

Глинкин(гордо). Что за вопрос!

Лузгин(тише). Тут не был эдакий… похожий на меня, а?

Глинкин. Не видал. Да разве есть такой?

Лузгин(подмигивая). Есть — один…

Глинкин(усмехаясь)

. Трудно быть похожим на вас!

Лузгин. Очень! Очень трудно! Но он — умеет! Он — может!

Ефимов. Кто?

Лузгин. Есть такой.

Ефимов(серьёзно смотрит в зеркало, потом на Лузгина). Продолжая разговор, скажу: каждая икринка хочет быть рыбой…

Лузгин(внимательно). Икринка — рыбой? Верно!

Ефимов. И даже не просто рыбой, а — щукой.

Лузгин(восторженно). Верно! От этого и всё такое… (Разбалтывает руками воздух.)

Глинкин(пренебрежительно). Это — чепуха, и всем известно.

Лузгин(толкнув его локтем). Чепуха? А зачем необыкновенный галстучек носите? А? Галстучек-то — зачем?