Том 12. Письма 1842-1845

Но я знаю,[1637] есть в любящем осторожность, запрещающая коснуться[1638] того, что оскорбляет как-нибудь. И я вспомнил теперь, что, может быть, я сам подал повод близким друзьям подумать обо мне, как о самолюбивом человеке. Может быть, даже и теперь кое-каким молодым лирическим намеком[1639] в Мертвых душах… О, клянусь, верь лучше сим словам моим, чем всему, что написано прежде! Слова эти я произношу из глубины сердечной![1640]

Верь, что нет человека, может быть, во всей России так жадного узнать скорее все свои тяжкие грехи[1641] и недостатки. Боже, с какой радостью я признаю их! Но этого никому не видно и никто не хочет чувствовать. И мне суждено чаще узнать свои недостатки от недоброжелателей, чем от доброжелателей. Я знаю, есть еще старое поверье, что проступки нужно наедине говорить человеку, что перед публикою нужно скрыть многое, что это охладит, помешает[1642] расходу книги. Нет несправедливей![1643] Голос благородного беспристрастья доходит ровно во все души. Если же уклонятся три[1644]

покупателя, не встретившие в журналах[1645] барабанного стука и треска, каким сопровождает журнальная статья выпускающего книгу, то за то покажется более внутренней пользы, и притом эти попозднее сами же купят. Я терпелив и знаю, что нынешняя утрата вознаградится десяти<кратно> и, хоть не так скоро, большим барышом.

Чтобы прогнать <из> тебя как-нибудь идею о самолюбии моем,[1646] одно только скажу тебе, что в сердце пишущего много, много любви, что весь бы я хотел превратиться в любовь, о том молю[1647] Христа ежеминутно.[1648]

И с каждым днем она растет в душе моей.[1649] А с нею несовместимо самолюбие. Прощай. Обнимаю и посылаю сердечный поцелую любящего брата. Передай мое сердечное приветствие Софье Борисовне и целую твоего Бориса.

Я позабыл еще попросить тебя еще об одном. Если ты напишешь разбор Мертвых душ, прикажи отпечатать на особенных листках, так чтобы можно было[1650] листочки, обрезав поля, уложить в письмо и прислать ко мне. Если для одного письма будет очень толсто, то можно разделить на два, на три письма.

Да еще слово насчет уплаты долгов моих. Я, не рассмыслив, сделал <пред>положения,[1651] кому первому понадобятся, и боюсь, что, может быть, никто не захочет первым. Пусть будет порядок первой серии такой. Первые полторы <тысячи> — неизвестному, кому[1652]

именно я не знаю, об это спросить у Аксакова, он не сказал, втор<ой> Свербеев, третий Павлов, четвертый Хомяк<ов>. Этот порядок не основан ни на чем, даже не на алфавите, но просто зажмуря глаза и по<тому>

Аксакову С. Т., 18/6 августа 1842 (Черновая редакция)^*

К № 76. С. Т. АКСАКОВУ.

<Гастейн. 18/6 августа 1842.>

Черновая редакция