Том 12. Преображение России

— То есть почему именно не Даутов? Не твой Даутов? Однофамилец, что ли? Это бывает… То-то ты сидела такая сердитая, — заметил Леня.

— Совсем никакого подобия… Ну никакого намека на того Даутова! — продолжала возмущаться Таня. — А я-то хотела уж посылать письмо маме.

Леня сказал наставительно:

— Вообще спешить никогда не следует. Зато ты теперь увидела, что такое загадка кокса… И можешь понять, ради чего я бьюсь с нею. Вот завод у нас коксовый — прекрасный? Прекрасный. Донцов — коксовик прекрасный? Прекрасный. Печи уж больше не забуряются? Не забуряются, и кокс выдается легко… Внешний вид кокса прекрасный? Лучше нельзя и желать. И все-таки он никуда не годится, и от него аварии в доменном цехе… Вот и «разрешите мне, волны, загадку кокса…»

Когда они сели в почти совершенно пустой вагон трамвая, чтобы ехать обратно, Леня заметил недовольно сдвинутые брови Тани и засмеялся:

— Маленькая неудача, и ты как тоскуешь, — эх, голова!.. Забудь уж о своем Даутове. Ну, не вышло, — бывает. Мало ли Слесаревых и Толмачевых, — почему же не быть в Союзе, скажем, двум сотням Даутовых?.. Ты посмотри-ка лучше, какая вот тут глубокая балка… и в этой балке вон сколько домишек. Живут люди, и ничего… И ручей там у них — на дне балки — тоже, конечно, впадает в Днепр… А ну-ка, что напоминает тут рельеф местности? Правда, похоже на кривую коксовой усадки, какие вычерчивает аппарат Копперса? Вот она пошла хвостом вниз, — признак угля, который хорошо коксуется…

— А вот вы похожи, знаете, на кого? — недовольно поглядела на него Таня. — На шахматиста, когда он чересчур за своей доской засидится и потом на улицу выйдет… Люди ему тогда кажутся пешками, лошади, конечно, конями, а вот такие вагоны трамвайные — это будут туры… Вообще игра продолжается.

— Остри, остри, язычок… А почему тебе все директора заводов кажутся теми Даутовыми, с которыми ты в поезд играла в детстве? Тоже игра продолжается?.. Вот если бы эту кривую схватить за хвост, домны не засорялись бы, и фурмы не горели бы, и коксовые печи не забурялись бы, и черт знает сколько тогда было бы великолепных последствий… Большое это было бы дело… И ведь досадно что? Совсем какая-то малость нужна для решения, — я это чувствую. Где-то в мозгу у меня это сидит, только толчок нужен, чтобы… А толчка нет.

И Леня забывчиво взял в руки тонкую кисть ее руки, и так как пальцы его теперь, как всегда, когда приходил он в волнение, сжимались сами собою, ища какого-то дела или какого-нибудь нужного инструмента для дела, то, незаметно для себя, он сдавил руку Тани сильнее, чем она могла вытерпеть, и она вскрикнула:

— Ой! Больно же так! — глянула на него обиженно и выдернула руку.

— Прости, — сказал он тихо. — Это я задумался… Ведь главное в процессе образования кокса что? Пластический слой… А пластический слой откуда берется? Начинает плавиться битум угля… Шамов думал определить количество битума химически, однако вот уж он охладел… И эти «закваски», какие он еще ставит иногда, это уж так, для очистки совести: чтобы не оборвать сразу, а спуститься на тормозе… Между тем ясно, конечно, что все дело в битуме, и, значит, нужно только измерять его количество, разное в разных углях. Как измерять? Абсолютной точности не только невозможно добиться, но она и не нужна совсем, — вот что важно. Измерять нужно только для сравнения. Ведь что происходит с куском угля? Он начинает плавиться, то есть переходить в пластическое состояние, и из него выходят вместе с паром газы… Но вот влага вышла, газы вышли — получилось из угля нечто новое: кокс, результат сухой перегонки, и он тоже твердое тело, хотя и легкое. А вот этот период, когда он был жидким телом, этот таинственный период, неужели так и нельзя привести его в ясность? А ведь больше ничего и не нужно нам, только это: привести в известность этот самый пластический слой угля, когда он, уголь, превращается в кокс. И вся разница между углями в чем именно? Только в этом, — в толщине пластического слоя… Вот попробуй изобрести способ его измерить, этот слой, и знаешь, что тогда будет?.. Будет решена задача кокса.

И Леня опять захватил забывчиво руку Тани и посмотрел на нее такими остановившимися, долгими и широкими глазами, что она улыбнулась медленно и сказала, отвернувшись:

— А глаза совсем как у мальчишки… Даже смешно.

Посмотрела на него еще раз внимательно, еще раз улыбнулась и отвернулась снова. Но руки своей уже не вырывала.

IV

В ближайший выходной день решено было сделать «вылазку» на Днепр. Бермудского шлюпа уже не было у Лени: он продал его перед поездкой в Ленинград. Оставался только косой парус для одномачтовой лодки, однако парус этот, лежавший в кладовке, успели проточить мыши.

Леня узнал об этом только утром, в день задуманной вылазки, и так как матери надо было идти за хлебом и прочим для обеда, то Леня принес дырявый парус и мешок для его починки Тане, сказав ей:

— Кто любит кататься, тот люби и саночки возить… Изволь-ка заштопать сначала парус, если умеешь штопать.