Том 13. Стихотворения

Париж сражается. Сейчас он весел, страшен,В нем жив народ, жив мир, дух доблестью украшен.Здесь каждый служит всем, не мысля о себе,Хоть и без солнца мы, без помощи в борьбе.Все будет хорошо, хоть сна у нас — ни тени.Пусть публикует Шмитц пустые бюллетени —Эсхила б иезуит так перевел, губя.Семь франков — два яйца! Купил не для себя,Для Жоржа моего и для малютки Жанны.Мы ели лошадей, мышей — и было б странноИное: ведь Париж зажат в кольцо врагом.Ковчегом Ноевым желудок свой зовем;Нечистой, чистой там уже немало твари:С собачиною кот, пигмей с колоссом в паре,И крыса и осел там рядом со слоном.Бульваров больше нет: срубили топором;Уж Елисейские Поля горят в камине.

Мы дрогнем в холоде, всегда на окнах иней,Не развести огня, чтоб высушить белье,Рубашке смены нет. По вечерам в жильеДоходит смутный гул из мрака городского.Там движется толпа ворчливо и сурово:То пенье долетит, то возглас боевой.По Сене медленно плывут за строем стройОбломки тяжких льдин; за канонеркой смелой,Идущей среди них, след остается белый.Живем ничем и всем, не клоним головы,И на столе у нас, где голод ждет, увы,Картофель — это царь, покоившийся в Крипте,А луковица — бог, как некогда в Египте.Угля нет, но зато наш хлеб черней в сто крат.Без газа спит Париж, гасильником прижат.С шести часов темно. Привыкли к гулу, вою,Когда снаряд врага летит над головою.Чернильницей давно осколок служит мне.

Но город-мученик не дрогнет в тишине,И горожане здесь на страже у предместий;Под пулями — отцы, мужья и братья вместе;В военной форме все, окутаны плащом,На жестких досках спят иль мокнут под дождем.Да, Мольтке нас бомбит, сулит нам Бисмарк голод,А все ж, как женщина, Париж и свеж и молод.Весь обаяния и силы полный, онС улыбкою глядит, мечтая, в небосклон,Где голубь кружится с воздушным шаром рядом.Беспечность, красота соседствуют в нем с адом.Я здесь. Я тем горжусь, что город мой не взять.Я всех зову любить, с врагом лишь враждовать,С ним биться до конца. Кричу перед другими:«Я больше не Гюго, и Франция — мне имя!»И не тревожьтесь, друг, за женщин. В час беды,Когда все клонится, они у нас горды.

Все то, что доблестью считалось в древнем Риме, —И святость очага, и дом, хранимый ими,И ночь за прялкою, и труд, что грубым стал,И мужество, когда так близок Ганнибал,А братья и мужья встречают смерть на стенах, —Все это есть у них. Пруссак, гигант надменный,Париж зажал в кольцо и сердце мира в нем,Как тигр, когтями рвет в неистовстве своем.В Париже, где беда гнетет неотвратимо,Мужчина — лишь француз, а женщина — дочь Рима.Парижа женщины выносят всё: и страх,И гаснущий очаг, и ломоту в ногах,И гнет очередей у лавок ночью черной,Холодный ветер, снег, валящийся упорно,Бой, ужас, голод, смерть — и видят пред собойОдну лишь Родину и долг священный свой.Сам мог бы Ювенал их мужеством гордиться!Врагу огнем фортов ответствует столица.

С утра бьет барабан, вдали поет рожок,И гонит сон труба, чуть бросит луч восток.Из тьмы встает Париж, огромный, горделивый;Фанфар по улицам струятся переливы.Все братья — верим мы в победу до конца,Грудь отдаем огню и мужеству — сердца,А город, избранный несчастием и славой,Встречает ужас свой осанкой величавой.Что ж! Стужу, голод — всё мы вынесем сполна.Что это? Ночь. Но чем окончится она?Зарей. Все вытерпим, и это будет чудом.Да, Пруссия — тюрьма, и стал Париж Латюдом.Мужайтесь! Наш народ, как в древности, суров.Лишь месяц — и Париж прогонит пруссаков.Я твердо убежден, что буду с сыновьямиВ деревне жить, куда поедете вы с нами,И в марте на родной все отдохнем земле, —Когда не будем мы убиты в феврале.