Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

— Ты, пожалуйста, не смотри на меня, как на дикого зверя. Напротив того, я не только понимаю, но в известной мере даже сочувствую… Иногда, после бесконечных утомлений дня, возвращаюсь домой, — и хочешь верь, хочешь нет, но бывают минуты, когда я почти готов впасть в уныние… И только серьезное отношение к долгу освежает меня… А кроме того, не забудь, что я всего еще надворный советник, и остановиться на этом…

— Было бы безрассудно… о, как я это понимаю! Ты прав, мой друг! в чине тайного советника, так сказать, на закате дней, еще простительно впадать в меланхолию — разумеется, ежели впереди не предвидится производства в действительные тайные советники… Но надворный советник, как жених в полунощи, ^*непременно должен стоять на страже! Ибо ему предстоит многое соверишть: сперва получить коллежского советника, потом статского, а потом…

— Да, но иногда все-таки не сдержишь себя и задумаешься. Всё язвы да язвы кругом — тяжело, мой друг! Должно же когда-нибудь наступить время для уврачевания их!

— Стало быть и уврачевание входит в твою программу? — радостно изумился я.

— Еще бы! ведь я до сих пор только растравляю… на что похоже! Правда, я растравляю, потому что этого требует необходимость, но все-таки, если б у меня не было в виду уврачевания — разве я мог бы так бодро смотреть в глаза будущему, как я смотрю теперь?

— Ах, голубчик! так что ж ты давно мне об этом не сказал?

И поверь мне, что рано или поздно, а дело уврачевания поступит на очередь. И даже скорее рано, чем поздно, потому что не далее как вчера я имел об этом разговор, и вот, в кратких словах, результат этого разговора: не нужно поспешности! но никогда не следует упускать из вида, что чем скорее мы вступим в период уврачевания, тем лучше и для нас, и для всех! Для всех! — повторил он, прикладывая к носу указательный палец.

— Браво! Сенечка! так давай же говорить об уврачевании!

— С удовольствием, мой друг, хотя, как я уже объяснил тебе, очередь…

— Да мы будем говорить без очереди… так! В чем же, по-твоему, должно заключаться уврачевание?

— Ну, это будет зависеть… Прежде всего, надо расчистить почву, а потом уж и средства уврачевания определятся сами собой.

— Так, значит, вперед и тут ни на что верное рассчитывать нельзя?

— Вперед, душа моя, только утописты загадывают; действительная же мудрость в том состоит, чтобы пользоваться наличным материалом и с помощью его созидать будущее. Насущных вопросов, право, больше чем достаточно, и ежели хотя часть их подвергнуть рассмотрению — разумеется, в пределах благоразумия, — то и в таком случае дело уврачевания значительно подвинется вперед. А который из этих вопросов надлежит рассмотреть немедленно и который до времени положить под сукно — это уж покажут обстоятельства. Повторяю: прежде всего надо расчистить почву, а потом уже созидать!

— Эх, кабы ты поскорее ее расчистил! Взял бы да и… только уж, сделай милость, меня-то не прихвати!

— Что ты! что ты! успокойся, мой друг! Так вот к этой самой расчистке я и направляю все мои усилия. Надеюсь, что они увенчаются успехом, но когда именно наступит вожделенный день, — все-таки заранее определить не могу.

— Но надеюсь, что когда этот день наступит… чин коллежского советника… а?

— Ну, чин-то коллежского советника я и так, за выслугу лет, получу…

— Стало быть, Wladimir ?..браво, Сенечка! браво!

— Владимир не Владимир, а Анны вторыя… это, пожалуй, не невозможно.

Разумеется, я поспешил зараньше поздравить его, и, право, мне кажется, он был очень доволен, что перспектива уврачевания разрешалась так удачно при помощи Анны вторыя.

Итак, прежде всего: война так война! потом «уврачевание», но в чем оно будет состоять — бабушка еще сказала надвое. Таковы Сенечкины «принципии». И в заключение Анны вторыя — это, кажется, самое ясное.

Некоторое время Сенечка сидел в состоянии той приятной задумчивости, которую обыкновенно навевают на человека внезапно открывшиеся перспективы, полные обольстительнейших обещаний. Он слегка покачивал головой и чуть слышно мурлыкал; я, с своей стороны, сдерживал дыхание, чтоб не нарушить очарования. Как вдруг он вскочил с места, как ужаленный.

— А ведь я позабыл! — воскликнул он, бледнея. — Самое главное-то и забыл! Что, ежели… но нет, неужто судьба будет так несправедлива ?..А я-то сижу и «уврачеваниями» занимаюсь! Вот теперь ты видишь! — прибавил он, обращаясь ко мне, — видишь, какова моя жизнь! И после этого… Извини, что я тебя оставляю, но мне надо спешить!

Он бегом направился к двери, а через несколько секунд уже был на улице. Не успел я хорошенько прийти в себя от этой неожиданности, как в дверях столовой показалась голова дяди.

— Убежал? — спросил он меня.

— Да, что-то случилось…

— Это он опять на ловлю… вот жизнь-то анафемская! И каждый день так… Придет: ну, слава богу, изловил! посидит-посидит, и вдруг окажется, что изловил да не доловил — опять бежать надо! Ну, и пускай бегает! А мы с тобой давай, будем об чем-нибудь партикулярном разговаривать!