Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

Ах, тетенька! подумайте только! Хищники и кавалеры безделицы являются в роли защитников и восстановителей основ! люди, которые на вопрос: qu’est ce que la patrie? [252]— отвечают мотивом из «Прекрасной Елены»: je me fiche bien de ma patrie! [253], a на вопрос: qu’est ce que la famille?

[254]— по примеру мамзель Гандон (где-то она теперь, наставница юных Амалат-беков?), вздрагивают поясницами и напевают: la famille ce n’est que ca! [255]Разве не возмутительно сознавать себя под пятою этих знаменоносцев современной благонамеренности?

Понятно, какую роль во всех этих вакханалиях должна играть женщина, Амалат-бекова подруга. В период докровопийственный она была куколкой и закрывала глазки навстречу jolis riens; с наступлением периода кровопийственности она нагуливает себе груди, берет в руки бубен и, потрясая бедрами, призывает к междоусобию. Что такое междоусобие — она не знает, что такое основы — никогда не слыхала, что такое авторитет — ah, vous m’en demandez trop! [256]

Она представляет себе, что ее сейчас повезут на пикник, где ее будут кормить человечьими шатобрианами, а потом она будет переходить от одного Амалат-бека к другому. Она видит, что ее Амалат-бек рассвирепел, что он брызжет слюною, и, в соответствие ему, сама свирепеет и брызжет слюною. Еще один шаг, и из нее выйдет петролейщица, которая не усомнится поджечь даже заповедную Амалат-бекову цитадель.

Тетенька! не увлекайтесь этими примерами! И ежели ваш урядник будет уговаривать вас сделаться членом «Общества благонамеренных междоусобий» (некоторые называют его «Обществом Проломленных Голов» ^*), то гоните его в шею. Клянусь, никто вас за это не забранит.

К счастию, голова у Амалат-бековой подруги осталась по-прежнему куклина. Груди она нагуляла, бубен — купила, но головы ни нагулять, ни купить не могла. По-прежнему эта голова называется t^ete de linotte [257]и t^ete remplie de foin

[258]и по-прежнему, как решето, она не может задержать ничего из того, что случайно в нее попадет. Если прежняя дамочка не могла утаить ни одного из jolis riens, которые запутывались в складках ее платья, то нынешняя ревнительница междоусобий тогда только чувствует себя облегченною, когда успеет выбросить на распутие весь запас внутренней политики, которым, вместе с брызгами слюны, облил ее Амалат-бек. Судите, как хотите, но я думаю, что это хорошо. Амалат-беки по всем трактирам поют: Мальбрук в поход поехал; Амалат-бекши ту же пропаганду ведут по всем столицам и курортам Европы. Это одно только и спасает нас. Даже гарсоны в парижских ресторанах говорят: хотя Амалат-беки ваши свирепы, но они глупы и легкомысленны — пользуйтесь этим!

Уже всех Амалат-беков называют по именам, а Амалат-бекши сами со всеми прохожими заигрывают. Амалат-бекша встречает вас в первый раз на улице и уже начинает вас вербовать. У меня, говорит, два имени: одно нелегальное — Федотова; другое легальное — графиня Сапристи ^*. Это она в конспирацию играет. И затем рассказывает, какими людьми «они» уже заручились, какими предполагают заручиться и сколько у «них» денег собрано. Хвастает-хвастает и вдруг проврется. Сначала кажется, денег как будто много, а потом смотришь, фонды-то больше все в ожидании. Пожалуй, придется на первых же порах дела «Общества Проломленных Голов» в кредит вести. Нет, как хотите судите, а по-моему, и это хорошо.

Вспомните, милая, ту сферу иллюзий и бредней, среди которой мы провели нашу молодость, и сопоставьте эти воспоминания с современною действительностью! Как тогда лучше было! И какие скромные, стыдливые дамочки были! Сидят, бывало, два существа: одно мужеского, другое женского пола, сидят и бредят. Бредят да бредят — и вдруг уста их сольются… Мило, благородно! А нынче что? «Уста»! qu’est ce que c’est que ca? [259]

«Уста»? a-t-on jamais entendu pareille chose! [260]Какие, черт побери, уста! Да выложите перед Проломленной Головой всю Барковскую преисподнюю — она и тут ни одним мускулом не шевельнет!

Ах, тетенька!

Столичные Амалат-беки имеют единомышленников и в провинции. У каждого из них спрятался в Чухломе или в Щиграх пьяненький братец, дядя или кузен, которые забирают в долг водку и студень у Разуваева, рыскают на земских лошадях и дышат одними вожделениями с своим столичным родственником. В прошлом письме я уже уведомлял вас, какую прокламацию выпустили симбирские корнетские дети, а на днях подобные же прокламации ожидаются от рязанских лгунов, от тамбовских барышников и от тульско-орловско-курских шулеров. Нужды нет, что старинная пословица гласит, что рязанцы мешком солнце ловили, что ефремовцы в кошеле кашу варили, что туляк огурцом зарезался, а Орлы да Кромы — первые воры: и они горазды кричать «страх врагам!».