Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

— C’est ça j’ai votre affaire! — воскликнула она, хлопнув себя по ляжке. — Ah, vous serez bien, bien content mon cher monsieur! je ne vous dis que ça![162]

И точно: через полчаса она уже вновь стучалась в мою дверь, ведя за собой «собеседника».

— Le général Capotte!^*[163] — отрекомендовала она пришельца и оставила нас вдвоем.

Передо мной стоял крупный, плечистый и сильный детина, достаточно пожилой (впоследствии оказалось, что ему 60 лет), но удивительно сохранившийся. В построении его тела замечалось, однако ж, нечто в высшей степени загадочное. Голова выдалась вперед, грудь — тоже, между тем как живот представлялся вдавленным и вся нижняя часть тела искусственно отброшенною назад. Руки выворочены, левая представляется устремленною, с выдавшимися указательным и третьим пальцами; правая — согнута в локте и как бы нечто держит в стиснутом кулаке. Ноги тоже изумительные: левая — держит позицию, правая — осталась позади и слегка приподнята. Где-то я видывал подобные фигуры (впоследствии выяснилось, что на вывесках провинциальных трактиров). И лицо у него было знакомое, как бы специально приспособленное: белые хрящевидные щеки; один глаз прищурен и всматривается, другой — задумался; рот — перекосило. И в довершение загадочности на плечах — вицмундир ведомства народного просвещения.

Он молча подал мне карточку, на одной стороне которой значилось:

Jean-Marie-François-Archibald Capotte.

Conseiller d’Etat Actuel.

Ancien professeur de billard[164].

A на другой:

Иван Архипович Капотт.

Действительный статский советник.

Педагог

Карточка эта разом объясняла все загадочности телесного построения. Одно только сомнение представлялось уму: говорить ли ему «ваше превосходительство» или просто: Капотт? Несомненно, что в том кафѐ, при котором он состоит, в качестве всегда готового к услугам посетителей бильярдного партнера (за это он ежедневно получает от буфета одну котлету и две рюмки gorki), его зовут не иначе, как «général»; но почему-то мне показалось, что, по совести, он совсем не генерал, а прохвост. Мы, русские, на этот счет очень щекотливы. Охотно признавая заслуги, оказываемые государству отлично-усердным ведением входящих и исходящих регистров, мы подозрительным оком взираем на заслуги, приносимые бильярдной игрой, фехтованием и хореографическим искусством. Да ведь оно и в самом деле как будто странно. Сидишь, например, в балете, спрашиваешь соседа, а кто, мол, это сию минуту такое изумительное антраша̀ отколол? — и вдруг ответ: это действительный статский советник Мариюс Петипа…

А в Париже это уж и совсем никуда не годится, ибо там даже Гамбетта не дослужился до действительного статского советника.

Как бы то ни было, но, взглянув еще раз на вывернутые Капоттовы ноги, я сразу порешил, что буду называть его просто: mon cher Capotte[165].

— Ну-с, mon cher Capotte, — начал я, — так вы изъявляете готовность быть моим собеседником… Какие же ваши условия?

Разумеется, он не сразу ответил мне, но предварительно начал лгать. Из слов его оказывалось, что все «знатные иностранцы» (конечно, из русских) непременно обращаются к нему. Ибо он не только приятный собеседник, но и муж совета. Все проекты, которыми «знатные иностранцы», воротившись из Парижа, радуют Россию, принадлежат ему, Капотту. Так, например, не очень давно князь Букиазба̀ проект публиковал: как поступить с мужиком? — и выдал его за собственный, а, в сущности, главным руководителем в этом деле был Капотт.

— Князь даже совсем не того хотел, что̀ потом вышло, — объяснил Капотт, — он думал, что мужика необходимо в кандалы заковать. Но я убедил его передать это дело на обсуждение в наше кафѐ — мы там всё демократы собираемся…

— Но и шпионы, Капотт?

— Гм… вы понимаете, что ежели в интересах истины необходимо…

— Продолжайте, Капотт.

— И мы, по внимательном рассмотрении, решили: мужика расковать, а заковать интеллигенцию,^* препоручив молодцам из Охотного ряда иметь бдительнейший за нею надзор…

— Послушайте, Капотт! ка̀к вы, однако ж, чисто по-русски говорите!

Замечание это, видимо, ему польстило.

— О, душою я и до сих пор русский! — воскликнул он и в доказательство произнес несколько неупотребительных в печати выражений с такою отчетливостью, что по комнате в одно мгновение распространился смрад.

— Прекрасно! — перебил я его, — но не будем увлекаться. Стало быть, если б и у меня, чего боже сохрани, что-нибудь навернулось… вы мне поможете, Капотт?

— Несомненно, — ответил Капотт.

— Но, главное, вы поможете мне убить время… Время — это злейший из наших врагов! Скучно нам, Капотт, ах, как скучно!

— Русские, действительно, чаще скучают, нежели люди других национальностей, и, мне кажется, это происходит оттого, что они чересчур избалованы. Русские не любят ни думать, ни говорить. Я знал одного полковника, который во всю жизнь не сказал ни одного слова своему денщику, предпочитая объясняться посредством телодвижений.

— Ах, Капотт! но ведь это-то и есть…